Песнь
XX
Перед
боем
Великий
Одиссей устроился на ночь в
галерее во дворе. Он подстелил
недубленую бычью шкуру, а на нее
положил руна овец,
пожертвованных аппетиту ахейцев.
Когда он улегся, Эвринома укрыла
его мантией. Но он не мог уснуть,
готовя погибель соперникам. К
тому же с веселым смехом и
шуточками из дома вывалила
группа служанок, по ночам
распутничавших с кавалерами.
Одиссея объяла ярость: рассудок
и гнев спорили, броситься ли на
них и предать распутниц смерти,
или дать им потешиться последнюю
ночь перед смертью в объятиях
щедрых любовников. Он зарычал от
сдержанного гнева, как сука над
щенками, скалящая зубы и готовая
броситься на чужака. Одиссей
ярился, возмущенный их
беспутством, но ударил себя
кулаком в грудь и сказал: «Терпи,
ретивое. Тебе потруднее было
сдержаться, когда дикий Циклоп
пожирал храбрецов. Но ты
мужественно терпело, пока уловка
не помогла выбраться из
смертельной ловушки его пещеры».
Он
сдержал страсти и подавил мятеж
непокорного сердца. Но он не
находил покоя и вертелся на ложе,
как лопающийся от жира и крови
рубец на угольях, когда его
переворачивает повар, чтобы
скорее поджарился.
Переворачиваясь с боку на бок, он
думал, как ему в одиночку
справиться с целой оравой
бесстыдных женихов. Богиня Афина
явилась ему в образе женщины. Она
сошла с небес и стала у его
изголовья, говоря:
-
О несчастнейший из смертных,
почему ты страдаешь от
бессонницы? Наконец-то ты лежишь
в своем дому, а рядом твои жена и
сын, - сын, о котором можно только
мечтать!
-
Богиня, - отвечал прозорливый
Одиссей, - твои упреки
справедливы. Но я не нахожу покоя.
Как я справлюсь в одиночку с
целой бандой расточителей моего
добра? И вторая задача, потруднее
первой - положим, с помощью Зевса
и твоей я перебью их. Где я потом
найду убежище? Дай мне ответ,
богиня.
-
Ты и впрямь неисправим, -
воскликнула ясноглазая богиня. -
Обычно люди полагаются на куда
более слабых союзников, на
простых смертных, не осененных
моей мудростью. Но я подлинная
богиня и твоя заступница. Пойми,
наконец - и против пятидесяти
полков, жаждущих твоей крови, с
моей помощью ты смог бы угнать их
стада и отары прямо из-под носа.
Успокойся и спи. Бессонная ночь
утомляет попусту. Сейчас я
отгоню от тебя заботы.
Богиня
сомкнула ему веки и удалилась на
Олимп. Одиссей погрузился в
объятия сна, успокаивающего душу
и расслабляющего члены. Но тут
пробудилась его верная жена,
села на мягком ложе и зарыдала,
обращаясь к Артемиде:
-
Богиня Артемида, дочь Зевса!
Порази меня стрелой и забери
жизнь! Пусть ураган унесет меня и
бросит во тьму, где морской поток
вливается в Океан. Так дочери
Пандарея были унесены вихрем.
Боги погубили их родителей и
оставили сиротами, но Афродита
вскормила их козьим сыром,
сладким медом и отличным вином,
Гера сделала их прекраснее и
мудрее всех женщин, Артемида
наполнила их формы, а Афина
научила мастерству и рукоделию,
прославляющему женщин. Но, когда
Афродита отправилась на высокий
Олимп, чтобы попросить для них
счастливого брака у Зевеса-громовержца,
знающего судьбы людей, - демоны
урагана унесли дев и отдали в
услужение страшным Фуриям. Боги
Олимпа, уберите меня с людских
глаз долой! прекраснокудрая
Артемида, пронзи меня стрелой!
Лучше я сойду в глубокую могилу,
в самые недра земли, с обликом
Одиссея в сердце, чем утолю
желания мужа помельче.
«Можно
перенести боль, когда от
сердечной муки рыдаешь день
напролет, но спишь ночью, и сон
отгоняет все помыслы, худые и
добрые. Но меня мучат и сны,
посланные небесами. Сейчас мне
приснилось, что со мной в постели
лежит Одиссей, каким он был,
когда ушел на войну, и у меня
сердце подскочило от радости,
потому что я приняла сон за явь».
Она
стенала, пока не пришла Заря
Золотой трон, и ее стенания дошли
до ушей Одиссея и смешались с
первыми мыслями его пробуждения.
Ему показалось, что Пенелопа
узнала его и лежит рядом. Он взял
мантию и руна и положил на стул
под крышей, вынес во двор бычью
шкуру и вознес руки в мольбе:
-
О Зевес-Отец, если к добру, а не к
худу боги дали мне выйти живым из
объятий смерти и по бурным морям
возвратили домой, - пошли мне
знамение с широких небес, и пусть
его подтвердит человеческое
слово.
Его
мольбу услышал Зевес-устроитель.
Он прогрохотал из тумана,
окружающего сияющую вершину
Олимпа, и возликовал Одиссей. А
следом пришли и слова, которых он
ждал: их произнесла рабыня,
моловшая зерно во флигеле дворца,
где стояли ручные жернова. Там
изо дня в день надрывались
двенадцать женщин, моловшие
пшеницу и ячмень, суть мужской
силы. К этому часу они уже ушли
спать, выполнив дневной урок, и
только одна, самая слабая, еще не
справилась с данным ей зерном.
При раскате грома она прекратила
работу и произнесла слова,
которых так ждал ее государь:
-
Отец Зевес, правитель людей и
богов, какой гром! А небо чистое,
звездное, ни одного облачка! Это,
не иначе, знамение. Пусть и моя
просьба исполнится. Я хочу, чтобы
сегодня же настал конец пышным
пирам лордов-женихов во дворце
Одиссея. Сил у меня больше нет
молоть им муку, колени
подгибаются, и спину ломит.
Чтоб это был их последний
ужин, Зевес!
Вещие
слова рабыни совпали с ударом
грома и обрадовали Одиссея. Он
ощутил неизбежность жерновов
возмездия Божия.
Cлужанки
пробудились во дворце Одиссея и
разожгли неугасающий огонь в
очаге. Телемах встал с постели,
подобный юному богу, оделся и
повесил острый меч через плечо, а
стройные ноги обул в сандалии. Он
взял в руки копье с бронзовым
наконечником, и на пороге
чертога обратился к Эвриклее:
-
Милая няня, позаботились ли
женщины о нашем госте, накормили
и уложили спать? Наверное, моя
мать, хоть она и опытная женщина,
оставила его самого о себе
заботиться? Она из кожи вон лезет
ублажить никчемного человека, а
достойными пренебрегает.
-
Дитя, - отвечала рассудительная
Эвриклея, - не вини безвинную.
Гость сидел и пил, сколько
хотелось его душеньке, а от еды
отказался, хотя твоя мать его
уговаривала. Она велела было
служанкам постелить ему ложе, но
он, бессчастный бедняк,
отказался спать в постели и лег
на недубленую шкуру и овечьи
меха в галерее. А мы укрыли его
накидкой.
Услышав
это, Телемах вышел из зала, и
пошел с копьем в руке,
сопровождаемый двумя
охотничьими псами, в народное
собрание к ахейским воинам. А
превосходная Эвриклея, дочь Опса,
сына Певсенора, отдавала
распоряжения служанкам:
-
Живо за работу, - воскликнула она.
- Вы, девушки, подметите полы,
только сначала побрызгайте
водой, и чтобы дело в руках
кипело. Не забудьте натянуть
пурпурные чехлы на кресла. А вы
хорошенько вытрите столы и
перемойте бокалы для вина и
двуручные чаши. А вы, девушки,
бегом к колодцу и принесите воды,
одна нога здесь, другая - там.
Молодые джентльмены скоро
придут, раньше, чем обычно - ведь
сегодня праздник.
Девушки
разбежались по своим делам. Два
десятка пошли по воду к колодцу,
где текла темная вода, а прочие
взялись за работу во дворце, как
хорошо вышколенные горничные.
Затем подошли и слуги
джентльменов и аккуратно
накололи дров для растопки. А
когда девушки принесли воду,
пришел и свинопас. Он пригнал
трех отборных откормленных
боровов. Он оставил их рыться во
дворе, и вежливо обратился к
Одиссею:
-
Странник, добился ли ты
благосклонности молодых лордов,
или они по-прежнему воротят нос?
-
Эвмей, - сказал Одиссей, - пусть
боги покарают этих злодеев за их
дерзость и несносное поведение в
чужом дому! Нет в них ни капли
порядочности.
Подошел
козопас Меланфий, пригнавший
отборных коз для трапезы женихов.
С ним было два подпаска. Они
привязали коз в гулкой галерее, и
Меланфий стал допекать Одиссея:
-
Как, ты все еще здесь? По-прежнему
докучаешь всему дому и клянчишь
объедки у джентльменов? Я вижу,
что от тебя не отделаешься без
хорошей взбучки. Такая
настырность не к месту. Это, в
конце концов, не единственная
пирушка в городе.
Одиссей
благоразумно не отвечал на его
оскорбления, только молча
опустил голову, но в его сердце
закипала злоба. Пришел третий
пастух, Филойтий, он пригнал
телку для стола женихов и
несколько отборных коз. Их он
переправил с материка на
городском пароме. Филойтий
тщательно привязал животных в
гулкой галерее и обратился к
свинопасу с вопросом:
-
Свинарь, что это за новый
странник во дворце? Какого он
роду-племени, по его словам? Кто
его родичи, и где лежат их земли?
С виду он замарашка, но сложен по-королевски.
Впрочем, когда боги в гневе
лишают человека дома, он быстро
теряет свою красу, хотя б и
родился во дворце.
Он
подошел к Одиссею, протянул ему
руку и сердечно сказал:
-
Добро пожаловать, сэр странник!
Сейчас тебе не везет, но пусть
грядущее принесет тебе радость.
Отец Зевес, ты самый жестокий из
богов, ты создал нас, но не щадишь,
а караешь несчастьями,
страданиями и бедами. Меня потом
прошибло, и слезы подкатили к
глазам, когда я тебя увидел. Ты
напомнил мне Одиссея - если он
жив и видит сиянье дня, то, верно,
скитается бродягой в обносках по
лику земли. А если он умер и
спустился в чертоги Аида, то
остается его оплакать. Я был еще
мальчишкой, когда он доверил мне
свои стада в Кефаллении. Мой
широколобый скот размножился
невероятно, как колосья пшеницы,
большего смертному и не
пожелаешь. Но
эти пришельцы, пренебрегая
хозяйским сыном и волей богов,
все время заставляют меня гнать
им скот для пиров. Сейчас они
надумали поделить между собой
все достояние нашего давно
пропавшего короля. Я не могу
решить, что делать: при живом
наследнике нехорошо сменить
хозяина и уйти со всеми стадами
на новое место, но еще хуже
терпеть несправедливость и
пасти скот для захватчиков-женихов.
Мое положение невыносимо. Давно
надо было мне сбежать под защиту
какого-нибудь могучего лорда, но
я все еще надеюсь, что мой
несчастный король нежданно
вернется и разгонит женихов.
-
Пастух, - отвечал находчивый
Одиссей, - ты человек здравого
ума, и сумеешь сохранить секрет,
который я тебе раскрою. Клянусь
Зевсом, величайшим из богов, и
гостеприимным столом и очагом
Одиссея, возле которого я стою,
что Одиссей вернется домой,
прежде чем ты покинешь Итаку. Ты
воочию увидишь, как
предсказанная тобой судьба
постигнет назойливых
захватчиков.
Пастух
ответил: «Да сбудутся твои слова,
странник, и ты увидишь, как
тешатся силой мои руки». Эвмей
вторил ему молитвой Олимпийским
богам о скором возвращении
мудрого Одиссея.
А
лорды-соискатели обсуждали, как
погубить Телемаха. Внезапно
слева от них вещей приметой
пролетел орел с испуганным
голубем в когтях. Амфином встал и
сказал: «Друзья, наш заговор
убийства Телемаха обречен на
провал. Пошли лучше пировать».
Они согласились с ним, и пошли во
дворец Одиссея, где они бросили
свои накидки на кресла и
закололи овец, коз, свиней и
телку. Они поджарили потроха и
сняли их с огня, смешали вино в
чаше. Свинопас разнес кубки,
величественный Филойтий подал
хлеб в изящных корзинках, а
Меланфий разлил вино. Они сели за
стол и навалились на отменные
яства.
Телемах
усадил Одиссея возле каменного
порога, у самого входа в зал. Он
поставил Одиссею шаткий табурет
и маленький столик, подал ему
потрохов и налил вина в золотую
чашу.
-
Сиди спокойно, - сказал он, - и пей
с джентльменами. Я защищу тебя от
обиды или удара. Тут не кабак, а
дворец Одиссея, а я - его
наследник. А вы, кавалеры, уймите
сердца и руки, чтобы не было драк
и перебранок.
Их
изумила дерзость Телемаха.
Женихи прикусили язык, только
Антиной сын Эвпейта обронил:
-
Ахейцы, Телемах обнаглел и
оскорбляет нас. Но придется
смириться с его угрозами, раз
Зевес сорвал наши планы. Иначе
эти стены не слыхали бы больше
его сварливого верещания.
Телемах
пренебрег его речами.
А
в городе вестники провели по
улице животных на заклание по
случаю праздника. Длинноволосые
ахейцы собрались в тенистой роще
Аполлона-лучника. А женихи во
дворце запекли мясо на угольях,
сняли с вертелов и поделили.
Слуги не обделили и Одиссея, и
дали ему такую же долю, как и
самим себе, по велению его
дорогого сына Телемаха.
Но
Афина не позволила высокомерным
женихам отказаться от
оскорблений: она хотела поглубже
уязвить королевское сердце
Одиссея их пренебрежением. Среди
женихов особенно неуемным был
некто Ктесипп с Зама. Нехитрая
вера во всемогущество своего
богатства вскружила ему голову,
и он тоже отправился свататься к
жене пропавшего короля.
Он заревел во весь голос,
чтобы его услышали хмельные
собутыльники, и отмочил шуточку:
-
Лорды-кавалеры, послушайте, что я
скажу. Странник получил свою
порцию, как и следовало.
Несправедливо и недостойно
скупиться с гостем Телемаха,
каким бы он ни был. Я и сам
поднесу ему гостевой дар, чтобы
он потешил свою старую клячу-банщицу
или угостил слугу.
Он
схватил здоровенной ручищей
коровье копыто с блюда и
запустил им в Одиссея. Но Одиссей
легко уклонился, и иронически
усмехнулся, когда копыто
врезалось в стену, не причинив
ему вреда. Телемах обрушился на
Ктесиппа:
-
Тебе повезло, Ктесипп, что ты не
попал в моего гостя, хоть это не
твоя заслуга. Если бы ты попал, я
бы пропорол тебя копьем, и твой
отец устраивал бы похороны, а не
свадьбу. Я не потерплю такого
необузданного поведения в моем
дому. Я был ребенком, но сейчас
уже могу отличить добро от зла.
Нам приходится бессильно
терпеть, пока режут наш скот и
транжирят еду и вино, потому что
одному не справиться с такой
оравой. Но не доводи дело до
кровопролития. А если ты не
остановишься и перед убийством,
то знай - по мне лучше умереть,
чем изо дня в день терпеть такие
гнусности, когда моих гостей
оскорбляют и служанок тискают в
моем величественном дворце.
Долгое
всеобщее молчание было ответом
на вспышку Телемаха. Его нарушил
Агелай, сын Дамастора:
-
Друзья, мужчине не пристало
раздражаться или жаловаться на
прямые речи. Оставьте в покое
странника и слуг Одиссеева дома.
Вот мой совет Телемаху и его
матери. Я даю его от всего сердца,
и надеюсь, что вы его примете.
Пока ты и твоя мать надеялись,
что твой мудрый отец вернется
домой, никто вас не осуждал за
уклончивость и отсрочки женихам.
Это было разумным поведением,
пока жила надежда на его
возвращение. Но сейчас ясно, что
он сгинул навеки. Поэтому я
советую - поговори со своей
матерью и объясни ей положение
дел. Пусть она выберет самого
достойного и щедрого средь нас и
выйдет за него. Тогда ты спокойно
насладишься своим наследством и
обильной едой и вином, а твоя
мать уйдет в дом нового мужа и
будет там распоряжаться.
-
Клянусь Зевсом и страданиями
своего отца, погибшего вдали от
Итаки или странствующего по
свету, - возразил Телемах, - я не
собираюсь задерживать брак
своей матери. Я ее уговаривал
сделать выбор и выйти замуж, и
обещал ей самые щедрые дары к
свадьбе. Только что из дома ее не
прогонял, но это мне совесть не
позволяет.
В
ответ на слова Телемаха Афина
Паллада наслала на женихов
приступ буйного смеха. Они
безудержно хохотали, - и не могли
остановиться. Смеющиеся рты не
подчинялись им, мясо на тарелках
сочилось живой кровью, глаза
исполнились слез, и сердца
объяла тоска. Богоравный
Феоклимен воскликнул:
-
Злосчастные, какое проклятье
поразило вас? Ночь укрывает ваши
головы, лица, сползает к коленам.
Плач и стенания слышатся, слезы
бегут по щекам и кровью потеют
стены. Призраки клубятся у входа
и заполняют зал, чередой
стремятся сквозь тьму в ад.
Солнце исчезло с небес,
сгустился зловещий туман.
Они
расхохотались громогласно, как
один человек, и Эвримах сын
Полиба сказал:
-
Наш зарубежный друг не в своем
уме. Живее, молодежь, выведите
его на площадь - ему мерещится
темная ночь посреди бела дня.
-
Эвримах, - отвечал Феоклимен, - я
найду путь и без твоей указки.
Глаза у меня есть, и уши, и две
ноги, и дух не слаб. С их помощью я
пересеку порог, ибо я чую беду. Ее
не отвратить, от нее не
отмахнуться. Она постигнет
каждого, кто осквернял буйством
и непотребностью славный дом
Одиссея.
И
он покинул дворец и нашел приют в
дому Пейрея. А кавалеры
обменялись понимающими
взглядами и принялись
потешаться над Телемахом,
высмеивая его гостей:
-
И впрямь, Телемах, не везет тебе с
гостями. Сперва ты принимаешь
никчемного бродягу, грязного и
безвестного, у которого только
жратва и выпивка на уме, пальцем
о палец не ударит, только землю
тяготит. Теперь и второй гость
туда же - вскакивает и изображает
из себя провидца. Послушай
нашего совета - бросим-ка эту
пару в трюм галеры, идущей в
Сицилию. Там за них дадут хорошую
цену.
Но
Телемах оставил эти издевки без
ответа. Он молчал и не сводил
глаз с отца, ожидая сигнала к
атаке на мучителей. А разумная
Пенелопа поставила свое кресло
так, что могла слышать все, что
происходило в зале. Веселье не
помешало ее кавалерам заколоть
множество скота и овец для
обильного обеда. Они не знали,
что Богиня и богатырь уже
готовят им страшный ужин в
расплату за их злодейство.
|