Песнь XIX

Эвриклея узнает Одиссея

 

Благородный Одиссей остался в зале, готовя с помощью Афины погибель женихам. Внезапно он обратился к сыну:

- Телемах, - сказал он, - давай спрячем все пригодное оружие, а если кавалеры спросят тебя, зачем ты это сделал, ответь им: «Хотел я спасти оружие от дыма, а то оно закоптилось с тех пор, как Одиссей ушел на войну. И еще одну думу, посерьезнее, послал мне бог: неровен час, перессоритесь с пьяных глаз, а оружие под рукой, так и пораните друг друга, и себя опозорите, и праздненства омрачите».

Выполняя волю отца, Телемах кликнул кормилицу Эвриклею и сказал ей:

- Нянюшка, запри служанок в их части дома, пока я спрячу оружие отца. Это прекрасные доспехи, а я беспечно оставил их висеть в зале, и они закоптились с тех пор, как отец уплыл на войну. Тогда я был ребенком, но сейчас я хочу их спрятать, чтобы дым и жар не вредил им.

- Сынок, - ответила Эвриклея, - хорошо, что ты стал заботиться о сохранности дома и имущества. Но кто тебе посветит, если не служанки?

- Странник поможет, - ответил рассудительный Телемах. - Раз он ест мой хлеб, пусть трудится. Мне не нужны бездельники, даже пришлые.

Эвриклея не возражала, и плотно прилегающие двери захлопнулись за ней. Одиссей и его благородный сын принялись переносить шлемы, выпуклые щиты и острые копья. Сама Афина Паллада с золотой лампой в руках, излучающей дивный свет, вела их. Увидев свечение, Телемах воскликнул:

- Отец! Что за чудо! Стены зала, и альковы, и сосновые стропила, и высящиеся колонны озарены сияющим светом! Наверняка с нами один из олимпийских богов!

- Тише! - сказал осторожный Одиссей. - Думай что хочешь, а вопросы не задавай. Так уж оно с богами Олимпа. Ты сейчас иди в постель, а я немного поговорю со служанками и с твоей матерью. Она расстроена и наверняка захочет меня подробно расспросить.

Телемах с факелом в руке пошел в спальню и лег почивать до прихода божественной Зари. Славный Одиссей остался в зале, готовя с помощью Афины гибель женихам.

Подобная Артемиде или золотой Афродите, Пенелопа спустилась из своего будуара, и служанки поставили ее кресло возле огня. Это кресло было инкрустировано слоновой костью и серебром, а сделал его мастер Икмалий. К остову он прикрепил и опору для ног, а она была покрыта овечьим руном. Мудрая Пенелопа села у очага, а белорукие служанки появились из девичьей - унести столики и чаши, и убрать следы кутежа надменных кавалеров. Девушки вытряхнули золу из жаровен и положили свежую растопку, дающую свет и тепло.

Меланфо воспользовалась случаем вылить ушат ругани на Одиссея:

- Все еще ошиваешься здесь, чума, шастаешь по дому и на девок пялишься! Кончай свой ужин, бродяга, и сваливай, пока тебе головней не засветили вдогонку!

Хитроумный Одиссей сурово посмотрел на нее и сказал:

- Что вселилось в тебя, женщина? Откуда такая злоба? Я знаю, что я грязен. Я знаю, что я оборван. Я знаю, что я побираюсь бога ради. Такова жизнь нищих и бездомных. Было время, когда я был счастливчиком, жил в богатом дому, и подавал милостыню беднякам и бродягам, таким, каким я стал, и не расспрашивал, кто они и что им надо. У меня были сотни слуг и роскошная жизнь. Но Зевес погубил меня, да сбудется воля Зевса. Смотри, женщина, и ты можешь утратить свое почетное место во дворце - если на тебя разгневается хозяйка, или вернется Одиссей. А если он умер и сгинул навеки, у него остался сын, подобный ему по милости Аполлона, и он уже способен заметить недостойное поведение служанки.

Пенелопа услышала этот диалог, и отчитала служанку:

- Смотри, бесстыдная сука, дерзкая тварь, я знаю, как ты нас позоришь,  и ты за это еще заплатишь. Ты сама знаешь, почему он здесь - я при тебе говорила, что я собираюсь расспросить странника, что он слыхал о моем муже.

И, обратившись к домоправительнице Эвриноме, она сказала:

- Принеси сюда скамеечку и покрой ее руном для странника. Пусть сидит, слушает и отвечает. Я хочу услышать его рассказ с начала до конца.

Эвринома поспешила, принесла полированную деревянную скамью, и подстелила шкуру. Доблестный Одиссей присел, а мудрая Пенелопа обратилась к нему.

- Странник, прости, но я хочу спросить тебя прямо и без обиняков: кто ты и откуда? Из какого ты города и рода?

Одиссей отвечал:

- Леди, никто на свете не нашел бы изъяна в любых твоих словах. Твоя слава достигла небес. Так славят короля-мудреца, правящего многолюдным и мощным народом, не забывающего о страхе божьем, полного добродетелей и праведно управляющего. Его подданные благоденствуют, чернозем родит пшеницу и ячмень, деревья тяжелы от плодов, овцы ягнятся, а море полно рыбы. Спроси меня обо всем, что хочешь, я на все отвечу, только одного не спрашивай - какого рода и откуда я. Воспоминания о былом слишком мучительны для моего сердца. Я испытал много горя, но не пристало сидеть в чужом доме и обливаться слезами, ибо от такого неуемного расстройства еще тяжелее. Боюсь, одна из твоих девушек, или ты сама утратишь терпение, и сочтешь, что меня на слезы потянуло от избытка вина.

- Странник, - отвечала Пенелопа, - мою красу забрали боги в день, когда мой муж уплыл с аргивянами в Трою. Если он вернется, и позаботится обо мне, моя слава и впрямь расцветет. Но небо жестоко карает меня. Нет вождя на Дулихии, Заме, лесистом Закинфе или на нашей солнечной Итаке, который не лез бы со сватовством и не разорял мой дом. Поэтому я чураюсь гостей, не принимаю нищих у дверей, и даже вестников, приходящих по делу, не встречаю. Мое сердце изнывает от тоски по Одиссею. Кавалеры требуют, чтобы я назвала день моей свадьбы, и мне приходится ухищряться, чтобы провести их.

«Поначалу это удавалось. Я поставила огромную прялку в горнице, и натянула основу тончайшего полотна. Я сказала кавалерам: «Лорды-соискатели моей руки, хоть вам не терпится взять меня в жены (раз уж сгинул великий Одиссей), повремените, пока я не сотку саван для престарелого лорда Лаэрта. Иначе попусту пропадет ссученная нить, и ахеянки осудят меня, если богатый лорд ляжет в землю без савана». Они уважили мою просьбу. Днем я ткала, а ночью распускала сотканное при свете лучины. Я дурачила их в течение трех лет, а к концу четвертого года они с помощью моих служанок, этих гнусных изменниц, поймали меня с поличным. Их гнев вынудил меня завершить работу, и теперь я уже не могу найти способ ускользнуть от брака. Мои родители настаивают на браке, мой сын негодует, что пиры женихов разоряют поместье, а в его возрасте он уже может сам присматривать за делами. И все же я настаиваю - расскажи о себе и своей семье, ведь только в сказке дети рождаются от утеса или дуба».

- Почтенная супруга Одиссея, - отвечал ей изобретательный Одиссей, - Неужели ты не успокоишься, пока не услышишь о моих предках? Что же, я расскажу, хоть это и усугубит мое горе. Это и естественно для человека, долгие годы проведшего вдали от дома, скитавшегося по всему свету и влачившего жалкое существование. Вот мой рассказ и ответ на твои вопросы.

«Далеко в темно-винном море лежит остров Крит, прекрасный и богатый, омываемый волнами со всех сторон, густо населенный, и славящийся девятью десятками городов. Живут там разные народы, говорящие на различных языках. Во-первых, ахейцы, затем коренные критяне, гордые своим происхождением; сидонцы, три клана дорийцев, и наконец, благородные пеласги. Столица острова - Кносс, где правил король Минос, раз в девять лет беседовавший со всемогущим Зевсом. Он был отцом моего отца, великого Девкалиона, породившего двух сыновей. Младшим был я, и меня назвали Айтон, а старшим был король Идоменей. Он отплыл во главе эскадры вслед за сынами Атрида к Трое, а я остался на острове. Мне выпала честь принимать Одиссея, когда шторм вынудил его обойти с подветренной стороны мыс Малея и высадиться на Крите по пути в Илион. Он с трудом вошел в бухту Амниса возле пещеры Эйлейтейя, куда и в штиль трудно зайти. Первым делом он отправился в город в поисках Идоменея, которого он почитал дорогим и уважаемым другом. Но эскадра Идоменея ушла за девять или десять дней до того. Я принял Одиссея в своем дому, и наше богатство позволило мне быть щедрым и гостеприимным хозяином. Я снабдил его товарищей зерном и шипучим вином из общественных складов, и дал скота на закланье, сколько им требовалось. Двенадцать дней провели с нами благородные ахейцы, пока бушевал ураган с севера, поднятый, наверное, каким-то гневным богом. Даже на берегу нельзя было устоять на ногах. На тринадцатый день ветер стих и они отчалили».

Свои выдумки он рассказывал так убедительно и правдоподобно, что слезы потекли из глаз Пенелопы и оросили ее щеки. Как нанесенный западным ветром снег на горных вершинах тает под дуновением теплого юго-восточного ветра и стекает ручьями, наполняя ложбины, так текли слезы по ее прекрасному лицу, слезы по сидевшему рядом с ней мужу. Хоть Одиссей жалел свою горевавшую жену, но не дрогнули его глаза, сделанные, казалось, из стали или рога.

Когда королева наревелась всласть, она продолжила свои расспросы.

- Странник, я хочу удостовериться, что ты и впрямь принимал моего супруга и его дружину в своем дворце, как ты утверждаешь. Расскажи мне, как он был одет, как он выглядел, опиши его спутников.

- Леди, - отвечал находчивый Одиссей, - это нелегко сделать спустя двадцать лет, но я расскажу, каким он мне запомнился. На нем был двойной подбитый пурпурный плащ, сколотый кованой золотой брошью с двумя застежками. На броши был изображен гончий пес, удерживающий передними лапами вырывающегося пятнистого оленя. Все восхищались мастерским изображением, позволявшим разглядеть, как пес давит и рвет горло оленя и как олень сучит ногами, пытаясь вырваться. Брошь была сделана из чистого золота. Я запомнил и его тунику, облегающую и гладкую, как луковая шелуха, и сияющую, как солнце. Женщины не могли оторвать от нее глаз. Но я не знаю, носил ли он эту одежду дома, или получил в подарок от друзей при отплытии, или в гостевой дар во время плаванья. Ведь его все любили, не было ему равных среди ахейцев. Я сам, провожая его с почетом на борт, преподнес ему бронзовый меч, еще один пурпурный двойной плащ и тунику с оторочкой. Я запомнил и его оруженосца, он был немного старше своего господина, сутулый, смуглый, курчавый. Его звали Эврибат. Было у них взаимопонимание, и Одиссей его любил больше всех.

От его рассказа Пенелопу снова бросило в слезы, потому что она узнала безошибочные приметы. Всплакнув, она сказала:

- Странник, раньше я тебя жалела, но сейчас ты будешь дорогим почетным гостем в моем дому. Я дала ему одежды, которые ты описал, я сложила их в дорогу и добавила золотую брошь. Никогда он больше не вернется ко мне, на свою любимую Итаку! В недобрый час он отплыл на черном корабле в этот проклятый город, самое упоминание которого меня рассТроит.

- Моя королева, супруга Одиссея, - сказал проницательный Одиссей, - не томи свое сердце, и не омрачай лицо слезами по супругу. Хотя я тебя не осуждаю - какая женщина не оплачет потерю мужа, которого любила и которому детей рожала, даже если ее муж не чета богоравному Одиссею. Но осуши слезы и выслушай меня. Недавно я узнал, что Одиссей возвращается. Он жив и находится неподалеку, в богатой феспротийской земле, и везет с собой обильные трофеи. Он потерял судно с командой в морях у Тринакии, когда Зевес и Гелиос разгневались за то, что его моряки убили быков Бога-Солнца. Его дружина сгинула в водной пучине. Но он сам уцепился за киль корабля и был выброшен волной на берег феакийцев, которые сродни богам. По доброте сердец феакийцы воздали ему божественные почести и осыпали дарами. Они хотели доставить его домой, в целости и сохранности, и он был бы уже давно дома, но он решил пуститься в плаванье, чтобы умножить свои богатства. Никто с ним не сравнится в умении вести дела.

«Я слыхал эту историю от короля феспротийцев Фейдона, и он поклялся мне на возлиянии богам в своем дворце, что судно с командой уже ждет в порту, чтобы доставить Одиссея в родную страну. Но меня Фейдон отправил еще раньше, потому что торговое судно отплывало к богатому зерном Дулихию. Он даже показал мне собранные Одиссеем сокровища. Богатств, лежащих в королевской казне, хватит на десять поколений потомков Одиссея.

«Король сказал мне, что Одиссей отправился на Додону, где растет древний дуб, посвященный Зевсу. Оракул подскажет, как ему следует возвращаться на Итаку - открыто и явно, или тайно и украдкой. Я клянусь тебе: Одиссей жив, здоров, находится поблизости и скоро вернется к своим друзьям на родину. Свидетелем моей клятвы да будет всемогущий Зевес и кров великого Одиссея, под который я ступил. Как я сказал, так и сбудется. Прежде чем этот месяц сменится молодым, Одиссей прибудет на Итаку».

- Странник, - отвечала мудрая Пенелопа, - если сбудутся твои слова, я осыплю тебя дарами, и все назовут тебя счастливцем. Но сердце мое предрекает иное. Одиссей не вернется, и ты не уплывешь отсюда. Нет в нашем дому вождей, подобных Одиссею (да и есть ли такие?), способных должным образом принять странника и отправить его домой.

«Идите сюда, женщины, омойте ноги странника и постелите ему постель: перину, одеяла и овечьи шкуры. Пусть выспится в тепле, пока не восстанет Заря на своем золотом троне. С утра искупайте его и умастите елеем, и он займет свое место рядом с Телемахом в зале. Если кто-либо из гостей станет задираться и приставать к страннику, то он сможет поставить крест на своем сватовстве, сколько бы он ни бесился и не шумел. Раз меня считают умнее и предусмотрительнее всех женщин, не усажу тебя за стол грязным и оборванным. Человеческая жизнь коротка, и бессердечному желают беды при жизни, и проклинают после смерти. А щедрого славят гости по всему свету, и земля исполняется его славой».

- Почтенная супруга Одиссея, - возразил Одиссей, - я зарекся укрываться одеялами и шкурами, когда снежные вершины Крита скрылись в кильватере моей долговесельной галеры. Я скоротаю эту ночь, как многие другие бессонные ночи. Не раз мне доводилось лежать на жестких лежанках, ожидая прихода Зари. И омовение ног меня не прельщает. Я бы не хотел, чтобы твои фрейлины касались меня, разве что пожилая, надежная женщина, которая пережила столько же невзгод, что и я. Ее бы я не стыдился.

- Дорогой странник, - сказала Пенелопа, - много великих людей из дальних стран мы принимали во дворце, но ни один не сравнится с тобой по глубине понимания и благодарного разумения. Есть у меня опытная старая женщина, она приняла моего несчастного потерянного супруга в час родов, вскормила и преданно воспитала его. Хоть она слаба, но сможет омыть твои ноги. Иди, верная Эвриклея, омой ноги сверстника твоего хозяина. Наверное, руки и ноги Одиссея сейчас такие же, как у нашего гостя - ведь злосчастье быстро старит.

Услышав слова королевы, старая служанка укрыла лицо руками и разрыдалась, оплакивая Одиссея:

- Увы, дитя мое, я ничем не могу тебе услужить. И впрямь, Зевес ненавидел тебя больше всех смертных, несмотря на твою набожность. Ты посвящал Громовержцу жирные куски окороков и приносил отборные жертвы, моля о счастливой старости рядом со своим великолепным сыном. Но тебе не было дано вернуться домой. Может, мой хозяин Одиссей просил приюта во дворце на чужбине, и женщины потешались над ним, как эти сучки издевались над тобой, странник? Стыдясь их оскорблений и насмешек, ты не захотел, чтобы они касались тебя. Я готова исполнить приказ мудрой Пенелопы и послужить тебе. Ради нее я омою твои ноги, но и ради тебя тоже, потому что ты вызвал мое сострадание и трепет. Почему трепет? Здесь бывало много утомленных странствиями путников, но никто, как ты, не напоминал мне Одиссея и видом, и голосом, и формой ног.

- Матушка, - сказал находчивый Одиссей, - все, кто видели нас обоих, говорили, что мы удивительно схожи, как ты точно заметила.

Старуха взяла блестящий таз, в котором она мыла ноги гостей, и наполнила холодной водой, прежде чем добавить горячей. Одиссей сидел у очага, но он быстро повернулся и оказался в тени: он испугался, что она заметит рубец на ноге и раскроет его секрет. Эвриклея подошла к своему хозяину, открыла его ноги, и сразу узнала шрам от клыка дикого вепря. Одиссей был ранен в юности, на горе Парнас, когда он гостил у своего деда Автолика.

Благородный Автолик, отец Антиклеи, умел лучше всех на свете воровать и обманно клясться. Этому искусству его обучил бог Гермес, которому он приносил в жертву козлят и агнцев. Однажды Автолик посетил Итаку и узнал, что его дочь только что родила сына. Эвриклея положила сына на колени деда, когда тот завершил ужин, и сказала: «Автолик, дай имя сыну твоей дочери, его долго вымаливали». Автолик ответил: «Зять и дочь, назовите его так, как я скажу. За долгие годы жизни я разгневал многих мужчин и женщин, пусть же он носит имя "Одиссей", что значит: сын гнева. Когда он подрастет, пошлите ко мне, на Парнас, погостить. Я щедро одарю его, и он вернется домой довольным».

Так и произошло. Юный Одиссей приехал за обещанными дарами, и Автолик с сыновьями приняли его щедро и гостеприимно, а его бабушка Амфитея обняла его и поцеловала в лицо и глаза. Автолик велел своим сыновьям позаботиться об обеде. Они поспешно пригнали пятилетнего бычка, ободрали его, разделали и разрубили на маленькие куски на шашлык. Мясо они нанизали на вертела, положили на уголья, подали на стол. До заката все пировали и ели до отвала. Когда солнце село и опустился мрак, они улеглись и приняли дар сна.

Когда проснулась Заря Розовые Пальчики, сыны Автолика вместе с Одиссеем отправились на охоту, взяв свору псов. Они поднимались вверх по крутым лесистым склонам Парнаса, и вышли на голые альпийские луга поближе к вершине, где дуют ветры. Когда солнце вынырнуло из гладкоструйного и глубокого потока Океана, и его лучи озарили пашню, загонщики дошли до лесистой лощины. Псы рванули вперед, учуяв запах зверя. За ними мчались сыны Автолика, и с ними Одиссей бежал по пятам собак с копьем в руке.

В густой, заросшей чаще, куда не проникал влажный ветер, не попадали лучи солнца, и дождь не просачивался, а земля была усеяна опавшими листьями, устроил себе логово огромный дикий вепрь. До него докатился гром погони. Когда вепрь услыхал топот людей и псов, он вышел из логова, ощетинившись и пылая красными глазами, и бросился на охотников. Одиссей бежал первым. Он бросился вперед, и занес копье в могучей руке, чтобы поразить кабана. Но вепрь оказался быстрее, и пропорол его ногу сбоку. Клык вошел в ляжку выше колена, глубоко, но не до кости. Удар Одиссея также достиг цели. Копье вошло под правую лопатку кабана и вышло из брюха. Вепрь упал в прах, хрюкнул, и жизнь его покинула. Сыны Автолика ободрали кабана, а затем мастерски перевязали рану отважного богоравного Одиссея. Заклинаниями они остановили поток черной крови, и быстро вернулись домой, под кров своего отца.

Автолик и его сыновья излечили Одиссея, одарили многими дарами, очаровавшими очаровательного гостя, и возвратили в установленный срок на родную Итаку. Отец и мать приветствовали сына, расспросили о его приключениях, и в особенности о ране. Одиссей рассказал им о блестящем клыке вепря, пропоровшем его ногу, когда он охотился на Парнасе вместе с сынами Автолика.

Эвриклея коснулась шрама и сразу узнала его. Она резко выпустила ногу Одиссея, и та ударила по зазвеневшему тазу. Таз перевернулся, и вода пролилась на пол. В сердце Эвриклеи боролись радость и смятение, глаза наполнили слезы, и горло перехватило от волнения. Она коснулась бороды Одиссея и прошептала:

- Мой мальчик, Одиссей, это ты! А я и не догадалась, пока не коснулась тела моего короля!

Она обратилась к Пенелопе, чтобы возвестить ей о возвращении любимого супруга. Но Пенелопа не заметила ее взгляда и не поняла, что хочет сказать старая няня, потому что Афина отвлекла ее внимание. Одиссей быстро схватил правой рукой старуху за глотку так, что она не могла и пикнуть, а левой прижал к себе и прошептал:

- Ты что, хочешь моей смерти, няня? Ведь ты вскормила меня! Да, я вернулся домой после двадцати лет горя и забот. Раз уж, по божьей воле, ты узнала меня, молчи и никому ни слова. Иначе, поверь, - а ты знаешь, что со мной шутки плохи, - если небеса дадут мне победу над кавалерами, я тебя не пощажу, не посмотрю, что ты моя старая няня, а разделаюсь заодно с прочими служанками.

- Мой мальчик, - возразила мудрая Эвриклея, - какие ужасные вещи ты говоришь! Ты ведь знаешь, что мой дух несокрушим и упрям. Я тверда как камень или железо. И запомни, если тебе удастся сокрушить заносчивых кавалеров, спроси меня, и я скажу, какие женщины опозорили твой дом, а какие невинны.

- Это ни к чему, - ответил находчивый Одиссей. - Я и сам могу решить, кто виновен. Занимайся своими делами, а судьбу оставь богам.

Укрощенная, старая няня принесла еще воды и домыла ноги хозяина. Умытый и умащенный елеем, Одиссей подтащил скамейку поближе к огню, тщательно скрывая шрам под лохмотьями.

Мудрая Пенелопа вновь заговорила:

- Странник, у меня к тебе вопрос. Скоро наступит время сладких снов, умеряющих печаль людей. Лишь мне небеса послали печаль безмерную. Днем я плачу и тоскую, но приходится присматривать за служанками и заботиться по дому. Но наступает ночь и весь мир засыпает, я ложусь в постель, и рой докучливых мыслей окружает мое сердце и сводит с ума несчастную. Ты знаешь, как дочь Пандарея, лесная соловушка, прячется ранней весной в густой листве, как ее горло выписывает полнозвучные трели в тоске по любимому сыну, Итилу. Она родила его королю Зету и ненароком погубила собственной рукой. Мои раздумья выписывают такие же трели и виражи. Оставаться ли мне с сыном и сохранить свое добро, служанок, наш дом с высоким коньком, чтить ложе моего супруга и общественное мнение? Или уйти с самым достойным из соискателей моей руки, предлагающим бесценные дары? Пока сын был ребенком, я не могла оставить его и уйти с новым мужем. Но сейчас он вырос, стал мужчиной и умоляет меня покинуть дом, - так он печалится о добре, которое расточают ахейские лорды-женихи.

«Выслушай же и истолкуй мой сон. Я держу во дворце два десятка диких речных гусей. Они приучились клевать мое зерно, и я люблю следить за ними. Внезапно из-за гор прилетел огромный орел с крючковатым клювом и убил их всех. Тела гусей лежат грудами по всему дому, а орел улетает в божьи небеса. И во сне я горько зарыдала, а прекрасноволосые, роскошно одетые ахейские дамы утешали меня, пока я оплакивала моих гусей, убитых орлом. Но внезапно орел воротился, сел на выступающую черную балку стропил и заговорил человеческим голосом, уняв поток моих слез: «Утешься, дочь Икария, - сказал орел, - это не сон, но явь, которая скоро сбудется. Гуси - твои кавалеры, а я был орлом, но сейчас - твой муж, я вернулся домой и погублю их страшной смертью». И тут я проснулась и увидела своих гусей, клюющих как всегда, зерно из корыта во дворе,.

- Леди, - отвечал Одиссей, - такой сон двояко не истолкуешь. Сам Одиссей сказал тебе во сне, что ни один из кавалеров не избегнет своей участи, им всем суждена гибель.

- Странник, - ответила мудрая Пенелопа, - сны - штука сложная, не просто их понять, да и не все сны сбываются. Двойные врата хранят страну сновидений, одни сделаны из рога, а другие - из слоновой кости. Сны, приходящие сквозь врата из слоновой кости, обманывают нас пустыми обещаниями, которым не суждено сбыться. Из роговых ворот выходят вещие сны. Боюсь, что не из них вышел мой сон, как бы мне и моему сыну этого ни хотелось. Вот что я тебе скажу. Наступает злосчастный день, когда мне придется покинуть дом Одиссея. Я решила устроить состязание в стрельбе сквозь секиры. Одиссей, бывало, выстраивал в ряд двенадцать секир, как опоры под килем корабля на верфи, и издалека пускал стрелу сквозь ушки. Я испытаю женихов. Тот, кто натянет тугой лук и пошлет стрелу сквозь ушки двенадцати секир, уведет меня с собою. Я уйду за ним и покину дом, куда пришла невестой, благородный дом, полный добра и прелести, дом, который будет мне часто сниться.

- Почтенная жена Одиссея, - отвечал ей находчивый Одиссей, - назначай, не медля, состязание в главном зале.  Не успеют кавалеры тщетно попытать счастья, не успеют натянуть великий лук и пустить стрелу сквозь железные секиры, как явится коварный Одиссей.

- Странник, - сказала мудрая Пенелопа, - если бы ты сидел со мной и занимал разговорами всю ночь напролет, мои глаза не закрылись бы до рассвета. Но смертные не могут вечно обходиться без сна, боги посылают сон на плодородную землю. Пойду к себе, на свое печальное ложе, орошенное потоками слез с тех пор, как Одиссей уплыл в этот проклятый город, само упоминание которого меня рассТроит. Я пойду прилягу, а ты отдыхай здесь, в зале. Положи шкуру на пол, или вели постелить настоящую постель.

Пенелопа поднялась в свою яркую опочивальню, сопровождаемая фрейлинами. Поднявшись на ложе, она оплакивала своего любимого мужа Одиссея, пока Афина не одарила ее утешительным сном.