Последняя нашумевшая и идущая под аншлагом премьера Малого театра, "Дядя Ваня", не обычная продукция, но all stars, "театр звезд". Есть такой вид театральных постановок, напоминающий кинематограф, когда для продукции набираются замечательные и самые известные актеры "извне" штатного расписания, создается особый коллектив, появляется свой режиссер и продюсер, возникает "Театр одной пьесы", усиливающий основную труппу. Это неплохое изобретение, привлекающее зрителей и позволяющее освежить театр. Его любят и в Лондоне, где Дастин Хоффман играл главную роль на сцене, десятикратно подымая цены на билеты, и в Москве - достаточно вспомнить "звездных" "Игроков XXI" или недавно поставленную Глебом Панфиловым в "Ленкоме" пьесу "Sorry" с Чуриковой

И тут, в Малом, были all stars, начиная с продюсера, легендарного азербайджанского миллионера Таги-заде, короля цветочной торговли, который потом скупил все кинотеатры и пол-Канн во время фестиваля. (Сценический дизайн и декорации вполне скромны и не отвлекают от актеров, и не должны бы потребовать невероятных усилий от Таги-заде). Но главный, как и в любой постановке - режиссер. Сергей Соловьев. Этот маленький, толстенький, некрасивый режиссер продолжает и тут тему любви через пропасть между поколениями - иными словами, "Тетя Асса и дядя Ваня"

Сходство спектакля с известным фильмом начинается с улицы: Соловьев любит выходить за пределы отведенного ему помещения. На премьере "Ассы" в свое время на улице развертывался настоящий хэппенинг, и на этот раз на Петровке рядом с ЦУМом и Большим, оттеснив спекулянтов и привлекая зрителей (как в "Буратино"), перед спектаклем играет чудный старорежимный оркестр в одеждах чеховских времен. Для тех, кто не бывал в Малом театре после его реконструкции, скажу на всякий случай, что это - один из самых элегантных театров Москвы, действительно маленький, но полный золота, зеркал, лепных балконов - как бы миниатюрная копия парижского Opera. Малый - это театр-праздник, родина классической русской драмы, театр, соответствующий представлениям о столичном театре, наравне с МХАТом и театром Вахтангова. От него ждешь классичности - и получаешь. Но этот классицизм необычен, классицизм постмодерниста, или, скажем, классицизм для любящей рок молодежи

Центральная коллизия "Дяди Вани" связана с романом молодой Эллен, Елены Андреевны, жены пожилого Профессора и (относительно помоложе) Врача. Это "10 лет спустя" относительно женитьбы Эллен и Профессора. ("Она не увидит его молодым, а он не увидит ее старой", как шутил Жванецкий или какой-то похожий на него одессит). Впрочем, элегантный профессор Александр Серебряков - не герой пьесы, ни положительный, ни отрицательный

Героиня - Эллен, Елена Андреевна (Светлана Аманова), всех сводящая с ума - и Врача, и Ивана ("дядю Ваню"), и своего мужа - своей тотальной женственностью. Есть что-то особенное в этих девушках, оставляющих обычный круг своих сверстников, и прыгающих за грань времени, к мужчинам куда старше себя. Ведь этот шаг совершают не по расчету, как объясняет Эллен Соне: "Ты на меня сердита за то, что я будто вышла за твоего отца по расчету... Клянусь тебе - я выходила за него по любви". Юная Соня была неправа, как неправ был и юный герой "Ассы" - ведь только с годами начинаешь понимать и ценить просто - прелесть юности. Сверстники этого оценить не сумеют, а значит, и у Коэлодоева было преимущество, которого не понимал автор "Мочалкина блюза", другой герой Соловьева: не деньги, не ученые звания и не номера "люкс", но подвластность юности

Героиня - Соня, ее играет Татьяна Друбич из "Ассы" - и к ней полностью относится замечание предыдущего абзаца. Ведь и врач Астров - далеко не ее сверстник. "Десять лет назад ты был молодой, красивый, а теперь постарел" - говорит ему старая няня. Правда, "пропасть лет" начиналась во времена Чехова не там - пятнадцать-двадцать лет разрыва, как между Соней и Врачом, не считались странным. Для Друбич это - театральный дебют, ее игра адекватна, но не более того

Бесподобно играют два брата Соломина - Юрий (Иван Петрович) и Виталий (врач Астров). Ключ к трагедии "дяди Вани" дается уже в одном из первых монологов героя, когда он раздраженно вспоминает: "Теперь мне сорок семь лет. Я ночи не сплю с досады, от злости, что так глупо проворонил время". Иван Петрович Войницкий пришел к middle age crises, как говорят американцы, к "кризису средних лет", и события на сцене только позволяют ему прорваться наружу в стрельбе и скандалах. Врач Астров вальяжен, как гусар или придворный, публика его любит и провожает всякий раз аплодисментами. Из-за вальяжности ему не хватает страстности, и его ухаживания за Эллен похожи на дачный флирт

У Соловьева есть особое, очень хорошее отношение к юности, и за это все ему можно простить. Ведь в центре сегодняшних проблем России лежит именно моральное банкротство старшего поколения, банкротство глубокое, как разорение чеховских персонажей. В споре Галковского с шестидесятниками, прошедшем по страницам многих российских газет, прозвучал упрек старшим - в духовном вампиризме, в заедании жизни молодых. Старшие принимали молодежь потребительски, пишет Галковский, хорошенькую девочку-прибрать к рукам, а мальчика - сгонять за бутылкой. Позор был не в этом - таковы прерогативы "дедов" в армии, имя которой - человечество, но в отказе от ответственности, которой надо платить за прерогативы. Старшее поколение попользовалось молодыми, и отдало их на съедение. Соловьев, видимо, согласен с Галковским (как и автор этих строк)

Молодежь в России куда лучше, чем среднее и старшее поколение. На недавнем празднике "Правды" мне попалась газета российского комсомола "Барабаш", а в ней - чудесная статья, подписанная смешным псевдонимом Левацкий "Коммунизм - это круто". В ней описывались пути молодежи к коммунизму: для интеллектуалов - это полночные посиделки с именами Маркузе и Мао на устах, для здоровых "качков" - это классовая солидарность "за беднягу вьетнамца, против спекулянта в его "Мерседесе" и со шлюхой в норковой шубке" (цитирую по памяти). И это в нашу пору полного банкротства старших, у которых для интеллектуалов - посиделки с разговором о банковских кредитах и о преимуществах американского образа жизни, а для крепких мужиков - полная беспринципность или растерянность. Ведь и катастрофа, постигшая Советский Союз, и полное разоружение, разворовывание и деградация страны - вина старшего поколения, правившего страной на всех уровнях

Не так давно я стал свидетелем этого полного банкротства - на вечере в честь Фазиля Искандера в театре "Эрмитаж" по случаю получения им какой-то немецкой премии. В театре было роскошно - целая оранжерея тропических растений, со вкусом украсивших сцену, на которой полулежал в кресле патриарх Олег Волков и сидел настороже Фазиль Искандер. В фойе на столиках, покрытых накрахмаленными простынями, громоздились полузабытые разносолы вплоть до серой белужьей икры, и батареи бутылок. Фазиль в благодарственной речи благодарил Германию и ругал "коммунизьм". Генрих Гейне, сказал он, писал, что коммунисты будут в его стихи селедку заворачивать, и не учел поэт, что при "коммунизьме" (не давалось лауреату твердое "з") и селедки не будет. Фазиль не выглядел, как человек, не видавший селедки (или белужьей икры) вплоть до победы демократов, но, видимо, такие заявки так же необходимы в наши дни, как ссылки на отсталую царскую Россию при Брежневе. И продолжение речи Фазиля было столь же затасканным и плоским, как селедка: те же антисоветские шуточки, устаревшие двадцать лет назад, то же смелое пинание покойных правителей Советской империи вместе с подобострастными реверансами в сторону правителей нынешних

Не он один - все были такими. Престарелый Олег Волков сказал, что, дав ему вторую премию, Германия загладила свой грех. Какой грех? Никогда не догадаетесь: то, что она произвела на свет Маркса и Ленина (??? потому что дедушка Бланк?? или оговорка?). Сколько марок премии должна была дать Германия, чтобы загладить, к примеру, блокаду Ленинграда, Волков не указал, а жаль. Не менее устаревшими были и другие почетные гости - Юлик Ким вышел с гитарой и спел песенку - о евреях, которых обижает... Куняев (редактор "Нашего Современника"), что на вечере, прославлявшем Германию, звучало несколько анекдотично. При всей моей симпатии к Киму двадцатипятилетней давности надо сказать, что он ощущался, как осетрина второй свежести. Белла Ахмадулина вышла на сцену как прямиком из приюта для нервнобольных, качаясь, прерывающимся голосом она изъяснялась в любви лауреату и объясняла, какой он хороший ("А мог бы и бритвой по глазам!" - как в анекдоте). На нее было больно смотреть, и стыдно было за тех, кто ее вынул из нафталина. Это был праздник морально устаревшего и морально обанкротившегося поколения, сделавшего себе карьеру на безопасной фронде, на кукишах в кармане, на пошлых политических намеках, на флирте с американскими сусловыми и Яковлевыми, способствовавшего гибели страны и сейчас служащего за подачки. Служи, Трезор! Но - "не в том беда, Видок Фиглярин", что ты предпочитаешь немецкую марку и не любишь "коммунизьм", беда - что скучны и однообразны твои тирады. И несмотря на отборную закусь и приятное общество, я пожалел, что не пошел на крутой рок-концерт - или на "Дядю Ваню" Чехова-Соловьева, туда где есть место молодости

"Не нужны нам старички, коммунизм - это дело молодежи", говорил девяносто лет назад Владимир Ленин неполных тридцати годов от роду в адрес своих сорокалетних оппонентов. Он был прав - коммунизм и искусство требуют молодости и энергии, иначе получается политбюро Черненко, Горбачева и Ельцина, и искусство Фазиля и Юлика Кима

У Соловьева получился хороший театр, скажем - постперестроечный театр, антитеза театру перестройки Марка Захарова. В "Ленкоме" у последнего в "Sorry" - приколота фотка Ельцина, "демократов не трожь!" - говорит Чурикова, а "евреи" - каждое третье слово. У Соловьева нет евреев и нет толстых намеков на политическое положение в России, нет желания подслужиться властям. Не случайно в программе спектакля режиссер говорит о себе: "Когда все боролись с советским строем и диссидентствовали, я снимал Чехова, Пушкина, Горького. И "Дядя Ваня" - гиперакадемический спектакль"

Это действительно, не конъюнктурный спектакль. Сергей Соловьев этим напоминает Никиту Михалкова - он дает высочайшее качество русского искусства без политических заигрываний и без устаревших штучек

И еще одна неожиданность была для меня в этом спектакле: мне всегда казалось, что "мы еще увидим небо в алмазах, дядя Ваня" - это оптимистическая вера в лучшее, светлое завтра. И сейчас я узнал к своему изумлению, что светлое завтра - это после смерти! "Мы будем жить... мы покорно умрем... и Бог сжалится над нами и мы увидим жизнь светлую... все небо в алмазах" - вот как, оказывается, успокаивала Соня расстроенного дядю Ваню!