РУССКАЯ ИЗРАИЛЬСКАЯ ЛИТЕРАТУРА (ДЛЯ "ЗНАМЕНИ")

     Евреи любят жанр комментариев. Например, фраза: Как-то нам не повезло. Ее так и хочется прокомментировать: Нам - людям, пишущим по-русски в Израиле. Как-то - ни в эпоху застоя, ни в короткий период гласности и перестройки, ни в нынешнее время, которое каждый назовет как хочет. Не повезло - в России наши тексты мало печатали и мало замечали по сравнению с прочими островами эмиграции.

     А писали мы, в общем-то, не мало. Наряду с Парижем, Мюнхеном и Нью Йорком Тель Авив и Иерусалим были центрами эмиграции Третьей волны. "Кому - Третья, а для меня она всегда была единственной и казалась вовсе не волной, но прекрасным архипелагом в волнах Эгейского лукоморья, по которому так вольно носиться от Калипсо в Лондоне к Цирцее в Мюнхене. Когда после нескольких лет ближневосточного житья с его хуммусом пополам с лотосом я с изумлением обнаружил, что русский язык поймал и держит меня в своей сфере тяготения, как ловил он и других инородцев от Олжаса до Булата, я выбрал своей родиной эти острова русских колоний от Лос Анджелеса до Иокогамы." (самоцитата).

     Не надо быть антисемитом, чтобы задаться вопросом: зачем еврею в Израиле писать по-русски? И имеет ли написанное им отношение к русской литературе? Люди, писавшие по-русски в Израиле, и сами немало спорили о своей русскости, еврейскости, русско-язычности. Возникли три тенденции, назовем их условно "еврейская литература", "русская литература" и "русско-израильская литература".

     Сторонники "еврейской литературы" утверждали, что и в России, и в Америке, и тем более в Израиле евреи создают еврейскую литературу, и неважно, на каком языке она пишется, тем более, что ее язык - не русский, а еврейско-русский, не английский, а еврейско-американский. Они нарочито избегали слов, которые не используются евреями - например, связанных с церковью или народных говоров.

     Сторонники "русской литературы" провозглашали ее единство и неделимость, мол, неважно, Рязань или Париж, Тель Авив или Душанбе - литература русская одна есть. И наконец, третья позиция, которую я и сам разделял: по-английски пишут не только в Англии, но и в Индии и в Африке. Есть же замечательная литература Нигерии или Индии на английском языке! Есть и киргизская литература на русском языке - Чингиз Айтматов. А у нас - израильская литература на русском языке. Авторы этого направления писали в основном на израильскую тему. Назовем их "русско-израильскими авторами".

     Лучшими прозаиками этого направления были Юрий Милославский, Кирилл Тынтарев, Эли Люксембург, из поэтов - Михаил Генделев, в критике и эссеистике - Майя Каганская и Нэлли Гутина. Среди писателей "русского направления" прозаики Анри Волохонский, Леонид Гиршович, поэты Иоффе, Верник, Глозман, Гринберг. В "еврейском ключе" писали авторы журнала "Тарбут", "Менора", "Возрождение", в основном люди, издававшиеся и в Советском Союзе до эмиграции, например, Феликс Розинер, Ицхак Мерас (по-моему, и вовсе писавший по-литовски) или недолго проживший в Израиле Эфраим Севела.

     Но это деление было скорее условным, чем реальным: у Милославского после "израильской темы" "Укрепленных городов" появилась книжка рассказов на тему "харьковскую", да и Волохонский с Гиршовичем отдали дань "израильской теме". Поэтому лучше воспринимать эти три школы, как течения в реке, между которыми легко лавируют парусные лодчонки авторов.

     Анри Волохонский, родом из Ленинграда, жил в Стране Обетованной на берегу Генисаретского моря, оно же - Тивериадское озеро или Кинерет.Маленький, поджарый, смуглый, он ходил в белых штанах, славился чадолюбием, был не то православным, не то католиком, работал в НИИ, изучавшем озеро. Друг известного русскому читателю и телезрителю Хвоста (Алеши Хвостенко), Анри написал статью о бурях на Генисаретском море, в которой вычислял, где именно и когда происходила буря, трепавшая лодку Иисуса и Петра. Его переводы Катулла были совершенно нецензурными, как того и требовал, наверное, оригинал.

     Его замечательная книга "Роман-покойник" - это описание похорон некоего Романа, эпитафия роману - литературному жанру, остроумная парафраза "Метаморфоз" Апулея, эдакий петербургский изыск, бесспорно, одна из лучших, написанных где-либо в эмиграции и в частности в Израиле.

     Так, например, его герой трактует Апулея: "Вспомните начало повествования. Будущий осел въезжает в роман на белом коне. Вот он в гостях, принят в доме знаменитой колдуньи. Любовная неудача заставляеь старуху прибегнуть к крайнему средству: превратившись в сову, она летит на свидание. Луций решается последовать ее примеру... Апулей ставит вопрос вопросов - вопрос о пределах свободы личности в границах имперского гражданства. Старая карга - такой же римский гражданин, как и юный Луций, не лучше и не хуже..  Империя есть наилучший строй для мистических упражнений, граждане империи должны хотеть летать. Но что стало бы с государством, если бы все его граждане, внезапно окрыляясь на лету, ринулись переселяться в воздух? Империя бы погибла... Значит, кто-то должен отказаться от своей личной частной жизни свободного крылатого человека ради всеобщего блага - блага государства. Старая ведьма - конченный человек, поэтому она летает безнаказанно. Но от молодого образованного Луция Империя вправе кое-чего требовать... Итак, чтобы стать государственным мужем, нужно быть животным..."

     Израильская тема мало появляется в книге - разве что чудесное точное описание Кинерета в самом конце. " От пролива Баб эль Мандеб через Красное море до самых Ливанских гор проходит огромная трещина... Иордан, когда он вытекает из озера, еще довольно широк, красивая река, вся в огромных деревьях, соединяющихся над ней ветвями... Рядом под деревьями - маленький русский монастырь и каменная купальня. Считают, что это - источник, из которого черпала Мария Магдалина". Последние годы Анри живет в Мюнхене.

     Эли Люксембург, бывший боксер, родом из Ташкента, крепкий мужик с ермолкой - отличительным знаком верующего еврея - написал немало, но по-настоящему интересна одна его книжка, мистический детектив "Десятый голод", изданная сначала в Лондоне в OPI, а затем переизданная в Израиле. Она вспоминается, как сновидение, столько в ней планов и полу-планов. Тут и ориентальный стиль: легендарный восточный манускрипт "Мусанна" описывает подземный путь под всеми пустынями Азии от Бухары до Иерусалима, где по дороге встречаются "свирепые племена, они кладут голову путника на камень и разбивают, точно змее, ибо убийство с изощренными пытками - вот их наслаждение... люди племени Узра умирают, если полюбят. От любовного томления у них расплавляются кости..."

     Второй слой романа - Джеймс-бондовское описание жизни и подвигов героя в советской шпионской школе, поединки, охота за сомом-людоедом. Третий - путешествие по пещерам и норам в Святую Землю, c его легендарными мотивами: тут сказочные приключения и двухголовая женщина, подаренная демоном Асмодеем царю Соломону. Наконец, герой попадает в современный Израиль. И тут он дружит с "братьями своими палестинцами", а образы русских евреев выписаны, мягко говоря, без симпатии. Добавим, что перешедшего в ислам героя зовут Иошуа (Иисус), а его любимую - Мария. Несмотря на свою религиозность, в литературе и он не нашел гармонии в реальном израильском бытии.

     Юрий Милославский, уроженец Харькова (как и его друзья Лимонов и Верник), жил в Иерусалиме (не знаю, где сейчас), носил темные очки, кожаную куртку и любил револьверы. Его "Укрепленные города", вышедшая, наконец, в журнале "Дружба народов", вещь замечательная, как бы подводит итог и движению за эмиграцию евреев в Израиль (в котором подарки из-за границы играли слишком большую роль), и устройству советских евреев в Израиле (героиня вешается, другая становится проституткой), и израильско-еврейским отношениям (разгон демонстрации школьниц в Рамалле). Милославский одним из первых авторов нашей волны заглянул и описал - не фольклорно, а реалистически и с симпатией - мир палестинцев и марокканских евреев. За книгу его немало травили, а уж агентом КГБ называли и вовсе запроста. В своих публицистических заметках он также занял гуманистическую позицию. Со временем Милославский принял православие и написал ряд живописных и глубоких текстов о святых местах и праздниках в Святой Земле. Израильскую тему он пока оставил.

     Леонид Гиршович, кругленький, улыбающийся скрипач жил в Иерусалиме и начал печататься в Израиле, но затем уехал в Германию и печатался в журнале "Эхо" у Марамзина и Хвоста и в "Континенте". На чисто израильскую тему он написал несколько рассказов, один из них, "Мальчики и девочки", злобно-реалистическое изображение быта русских эмигрантов в Израиле, вызвал в свое время немалый гнев эмиграции. В Ленинграде должен выйти его роман "Прайс", построенный на остроумной выдумке: в этой книге Сталин не умирает в марте 1953 года и успевает выслать евреев в дальнюю Фижму. Мир считает, что все евреи погибли, но они живут себе в этой Фижме, даже не зная об изменениях, происшедших в мире. Герой чудом вырывается в Москву, где уже отменен коммунизм (книга писалась до перестройки) и милиция ходит в русских допетровских кафтанах. Это, скорее, комедия, книжка увлекательная в лучшем смысле слова. Гиршович довольно много пишет и в эмиграции давно замечен.

   Кирилл Тынтарев уехал из Ленинграда подростком, жил в Иерусалиме, а последние годы преподает, по-моему, в Лос Анджелесе. Он писал рассказы, описывающие жизнь провинциального израильского городка, населенного в основном марокканскими евреями - воображаемого Эмек Хесед. Он знает, что "в пять часов пополудни квартал Шаарей Алия пахнет перегретым эвкалиптовым листом... а Аллея Сионизма (к слову, такое же обычное название улицы в Израиле, как проспект Ленина в Советском Союзе - И.Ш.) ведет к ныне закрытой текстильной фабрике". Его герои - марокканский шофер Эрез Фархи, просивший, чтобы его похоронили без воинских почестей, его сестра - путана и бандерша Лиор, лысеющий Гриша Шехтман из Новосибирска, Проспер Ва'акнин, хозяин киоска "Мир Галилее". Это плотная, "коренная" проза, написанная с бОльшим знанием материала, чем у других авторов "русско-израильской волны". Установка на создание "израильской литературы на русском языке" полностью реализована, пожалуй, только у Тынтарева. Его было бы интересно напечатать в России, только русские евреи не поймут - они ведь воспринимают Израиль лишь как общество европейских евреев, в которое прочие добавлены лишь для колорита.

     Чисто "еврейскую литературу" писал в Израиле и об Израиле Эфраим Севела, живущий теперь в Москве. Его "Остановите самолет, я сойду" - описание Израиля и иммиграции в начале 70-х годов - веселая сатира в стиле Шолом Алейхема и "Лазика Ройтшванеца" Эренбурга. Книжка издана в России, как и другие его книги. Даже Синявского и Даниэля так не обливали грязью, как Севелу в израильских газетах, а в агенты КГБ его, конечно, записали сразу (как и Милославского и автора этой статьи). Перо у него легкое, и читатели всегда любили его книги. Он, видимо, самый популярный и покупаемый автор русского Израиля. Севела очень сентиментален, но этот "шмальц", как говорят евреи, и является отличительной чертой "еврейской литературы".

      А вот и прочие писатели-прозаики: очень плодовит Давид Маркиш, сын покойного поэта, издавший с десяток беллетристических произведений. Если бы в Израиле было побольше железных дорог, их можно было б назвать "железнодорожным чтением". Марк Зайчик пишет неплохие рассказы, его печатал "Континент". В "еврейском" (читай: сентиментальном) жанре пишет Феликс Кандель, известный в России по сценариям "Ну, погоди". Рассказы Светланы Шербрунн вышли в прошлом году в Москве. Много пишет Феликс Розинер, профессиональный литератор.

       Два писателя-фантазера: Леонард Гендлин и Авраам Шифрин пишут якобы документальную прозу, основанную почти целиком на их буйном воображении. Гендлин выпустил "мемуары", состязаясь с бароном Мюнхаузеном, в котором подробно рассказал и о любовницах Сталина, и о том, что ему шептали очередные генсеки КПСС и лауреаты Нобелевской премии. Абрам Шифрин - специалист по "черной магии", и за всеми событиями в мире видит руку КГБ, выполняющую таинственные пассы. "Независимая газета" как-то поместила статью одного из них и всерьез спорила с другим, что меня немало повеселило. Как вы знаете, еврею всегда трудно ответить на русское пасхальное приветствие "Христос воскресе": и подтвердить нельзя, и спорить не хочется. Но благодаря этим двум фантазерам можно смело ответить: воистину воскресе, мне об этом говорили Гендлин и Шифрин. Они оба - лично вполне симпатичные люди, и в какой степени они сами верят своему вранью - одному Богу известно.

     Евгений Цветков, красивый физик, гордящийся своей чисто русской кровью,пишет эзотерику: сновидения, призраки и проч. Его "Сонник" вышел в Москве. Еще один чисто русский писатель, Михаил Федотов, живет в Иерусалиме и является предметом обожания своих друзей. Один его рассказ опубликован в альманахе "Альфа" в Москве.

      Пьесы по-русски на русскую тему (типичное место действия: абортарий) писала, по-моему, только Нина Воронель, уроженка Харькова, русско-израильская мадам Розанова, соиздательница журнала "22", главного, если не единственного "толстого" журнала в Израиле. Израильские пьесы переводили Валерий Кукуй из Свердловска/Беэр Шевы и Ирина Верник.

     В эссеистике лидируют женщины, и в первую очередь Майя Каганская, "нашамадам де Сталь". Она всегда пишет интересно, любимый жанр -литературоведческий детектив. Так, она доказывала, что не Шолохов написал "Тихий Дон", что "Мандельштам - поэт иудейский", что Ильф и Петров перекликаются с Булгаковым. Ее статьи украсили бы "Знамя" или другие советские журналы. В последние годы ее стала печатать израильская ивритская пресса. На нее можно положиться: тривиальностей не напишет, пока остается в рамках "малого жанра".

     Очень нетривиальна и Нелли Гутина. Она пишет много на израильскую тему,менее литературна, чем Майя Каганская, но прекрасно знает страну и ее проблемы. Ее книга менее удачна, чем ее статьи.

     Ленинградец Михаил Генделев открывает наш список поэтов. Стройный, довольно молодой, элегантный, без гроша за душой и с постоянными любовными историями, он и живет, как положено поэту. Он переводил на русский еврейскую средневековую поэзию силлабическим стихом, написал цикл о Ливанской войне с явным влиянием не то Киплинга, не то Тихонова, узорные стихи, как Аполлинер. Несколько его стихов напечатаны в Ленинграде в журнале "Звезда". Возьмем наугад одно из его стихотворений:

и пусть головой мотает

Му коровьего языка

их

арийского слова "ум"

мы

увели быка

о - как сияли они - дай Бог!

черепа

по бокам

но

не видать золотых рогов

пастухам его

дуракам!

а

видать им

своих ушей

на воротах наших ворот

потому что мы

б'а Эзрат а'Шем!

сами пасем свой скот

наша

каменная дорога

каменная трава

наша

их коровьего бога

мертвая голова!

     Александр Верник, родом из Харькова, поэт лирический, живет и тоскует в Иерусалиме. Израильской темы у него мало. Друг Чичибабина, он неоднократно

упоминается в стихах последнего.

На Средиземноморье почему-то

на пляже не найти печальной девы,

которая вотще глядится в даль...

Вечнозеленый глянцевый гербарий

меж двух страничек трудно засушить

на память для какой-нибудь Натальи.

А белый стих, конечно, раздражает.

     Художник Михаил Гробман пишет стихи в стиле своих друзей Холина и Пригова. Замечательный старый поэт, высокий и седовласый Савелий Гринберг, специалист по Маяковскому, переводит израильских авангардистов и сам пишет в том же ключе. Владимир Глозман пишет элегантные сонеты. Лия Владимирова пишет стихи в стиле Ахматовой. Активист израильской "Памяти", Камянов (Авни) пишет традиционные националистические стихи.

     Многие любят Иоффе, Илья Бокштейн славится, как "русско-израильский Хлебников" и издает рукописные книжки, в Иерусалиме Илья Зунделевич пишет стихи в традиции Хармса.

     Автор этих строк уже три года живет в Москве, а поэтому о последних произведениях русско-израильского гения ничего внятного сообщить не может. Впрочем, эмиграционная волна 90-х годов, волна "не сионистская, не религиозная и даже не экономическая - но волна страха", по определению Майи Каганской, еще не успела осмыслить для себя Израиль и пока описывает свои первые впечатления от Страны Обетованной и последние - от страны покинутой.

     И хотя я упоминал отдельных писателей и поэтов - литература - дело индивидуальное - все же есть и некоторая общность, созданная единым "толстым" журналом. Голоса наших публицистов, эссеистов, литературоведов дают довольно живой интеллектуальный фон русского Израиля. О русской литературе пишут академически - Толстая, Сегал, Ронен, фантастически - Шаргородский (сравнивший "12" Блока с "Собачьим сердцем") и Вайскопф (доказывавший христианский корень перестройки), на израильские темы - редактор журнала "22" и публицист Нудельман, его коллега Воронель, любящий по-профессорски порассуждать о судьбах евреев, Михаил Хейфец, бывший диссидент и большой знаток украинцев, еще один украинофил - Сусленский, пламенная антикоммунистка Дора Штурман, коллекционер анекдотов и сын четы еврейских писателей Юлик Телесин, знаток театра и музыки Иоси Тавор, безумный политолог Агурский, редакторы еженедельников, обозреватели газет - весь этот русский израильский мир Третьей волны.

      А за ним уже исчезающей тенью стоит русский Израиль прежних эмиграционных волн. Хотя почти все основатели еврейского поселения в Палестине были выходцами из Российской империи, лишь немногие были связаны с русской культурой, и в первую очередь старая труппа театра "Габима", ученики Вахтангова и Таирова. Я еще застал их - огромного силача Аарона Мескина, классического короля Лира, и легендарную красавицу Хану Ровину. Когда Ровина шла по улице, мужчины и женщины шли за ней по пятам - такой удивительной красотой она отличалась. Я читал ей новые русские стихи - это было четверть века назад - и она сказала: жаль, что я не моложе лет этак на пятьдесят.

     Мескин и Ровина были дружны с русскими поэтами послереволюционных лет,и вокруг "Габимы" роились и израильские поэты русской школы, Пэнн, Шлонский, Альтерман. Но они, как и Рахель, писали русскую поэзию с русской просодией и русской интонацией на иврите. (Сегодня странно читать эти стихи, воспевающие осень и листопад в стране, где этого явления природы в общем-то нет). Они приехали в страну Израиля к двадцатым годам, а то и раньше, а затем десятилетия легли морем - или проливом - между ними и следующим островом - нашим островом Третьей волны.

     Лишь отдельные скалы торчат в мутной воде пролива: одна из них - Нили Мирски, дочь хозяина русского книжного магазина в Тель Авиве, одна из считанных местных уроженок, знающих русский, замечательная переводчица Достоевского и Гоголя. Другой местный уроженец, ставший русским поэтом - Яков Бергер родился в 1926 году в Тель Авиве в семье видного палестинского коммуниста и попал в Советский Союз молодым. Его отец попал в сталинские лагеря, а Яков Бергер прожил 25 лет в России, прежде чем вернулся на родину. Он писал:

...Верблюд бубнил бедуину:

- Прости, бездомный друг,

Я возле дюны сгину,

Каравану теперь каюк.

Палестина спала на ухабе,

укутанная во времена,

проливались атомные хляби

на содомские семена.

     Его поэтика созвучна периоду отъезда из России - немногие эмигранты смогли развиться творчески после отрыва от метрополии:

Доставленный поутру бродяга,

Дятлов, Велемир,

Еле дотягивается до одеяла

и отходит в лучший мир.

"Велемир Лукич Дятлов,

в колокол - не звонил,

укрылся одеялами,

местожительство - изменил.

     В консервативной литературной эмиграции 50-х, 60-х годов он был авангардистом:

Девочка с косминкой на ремне,

девочка с косичкой, на Венере,

скажет, чуть споткнувшись, обо мне,

о моих манерах и карьере.

     Потом он уехал в Америку, где писал в "Новом журнале" и преподавал в Корнельском университете. "Я застал еще в живых старую беглую братию, - писал Бергер в своих "Дневниках", - сверстников Бунина, Ремизова, Цветаевой, Ходасевича. Они помнили мир, не обогретый лучом ЦРУ, холодный по-Кельвински, перебивались с хлеба на воду, с вина на водку, работали шоферами и официантами, пока Управление (ЦРУ - ИШ) не обогрело всех, отмыло, как Оливера Твиста и приютило". Действительно, "холодная война" кормила эмиграцию, в том числе и нашу, и почти все постоянно пишущие эмигрантские авторы - не исключая автора этих строк - на том или ином этапе жизни существовали благодаря небескорыстной помощи западных спецслужб - через "Либерти" и другие радиостанции или через закупку книг, фонды и стипендии того же источника.

     Потом Бергер уехал в Англию, где работал на БиБиСи. В "Дневниках" он писал: "Страшно терпимы и милосердны англичане к калекам, уродам, идиотам. Единственное уродство, которое они не терпят - иностранный акцент".

Русская страница Исраэля Шамира