ОДИССЕЯ КАВАЛЕРА ЛОУРЕНСА

Т.Е. Лоуренс, писатель, разведчик, кавалер ордена Бани, эмир Мекки, английский командир арабских армий в дни первой мировой войны, короче, Лоуренс Аравийский давно стал легендой. Его представляешь, как Питера О’Тула, скачущим в белом бурнусе на благородном коне перед лавой аравийских бедуинов, налетающих на турецкие редуты. В возрасте тридцати лет он вернулся из Аравии, покрытый славой и загаром, свободно говорящий по-арабски, друг эмиров, покоритель Дамаска, и пленил Англию.

Среди его горячих поклонников был молодой Черчилль, сказавший о нем: "Лоуренс — один из величайших наших современников". Но автор "Александрийского квартета" Лоуренс Даррел, прочитав книгу Лоуренса, отозвался проще: "Это — гаденькая мелкая тварь".

Оба были правы. Лоуренс был сложнее легенды о Лоуренсе и образа, созданного Питером О’'Тулом. Этот покоритель аравийских пустынь, ученый-востоковед, выпускник Оксфорда, незаконный сын ирландского баронета распознал в своей душе небывалые высоты и мрачные глубины и отразил в своих книгах влияние темных сил души.

Лоуренс, как и его современник, Джойс, был родом из Ирландии. Его отец, ирландский баронет, бросил жену и бежал с будущей матерью Лоуренса в Англию. Верующий католик, он так и не развелся с законной женой, хотя и прожил с матерью Лоуренса до самой своей смерти. Мать Лоуренса умерла относительно недавно, в пятидесятых столетней старухой, после долгой миссионерской деятельности в Китае. Были они людьми приятными и богобоязненными, но сам Лоуренс считал: "Таким какмои родители,былоб лучше вовсе не иметь детей»

Мать Лоуренса была слишком сильной личностью, и поэтому он отказался жениться, обзавестись семьей. В средние века такой человек ушел бы в монастырь. Отказавшийся от Бога, Лоуренс ушел в армию.

В армию он пришел непрямым путем. В Оксфорде он изучал классику и арабистику, выбрал темой своей диссертации "Замки крестоносцев в Сирии и Палестине" и отправился один бродить по Ближнему Востоку. Он потрясал всех своей выдержкой. Без денег, без помощников, он забирался в глухие села, пересекал пустыни. Он отстреливался от бандитов, выпрашивал еду у феллахов, учил арабский. Он писал: "Я живу среди арабов, как араб, и их жизнь мне виднее, чем путешественникам со слугами и верблюдами. Трудно будет снова стать англичанином".

Эта подготовка помогла ему — на него обратила внимание английская разведка. Первая мировая война уже висела в воздухе, и сидевшие в Египте англичане готовились к конфронтации с Оттоманской империей, простиравшейся от Балкан до аравийских пустынь. Лоуренс и еще несколько арабистов и топографов включились в киплинговскую "Большую игру" — они были посланы на рекогносцировку и Негева под прикрытием археологических исследований. Эта операция прошла удачно, и когда вспыхнула война, Лоуренс получил новое важное задание, определившее его судьбу — он отправился в Аравийскую пустыню для того, чтобы поднять мятеж арабских племен, перерезать турецкие линии в Хиджазе и Палестине, короче — вести партизанскую войну.

Вернувшись с победой, он описал свой поход в несколько ницшеанском романе-эпопее "Семь столпов мудрости". Этот роман написан пьянящей чеканной прозой:

«Годами мы жили, как попало, в голой пустыне над безразличными небесами. Днем нас опьяняло горячее солнце, бьющий ветер кружил наши головы. Ночью нас пятнила роса, и бессчетные молчания звезд стыдили нас нашей малостью. Мы были самодовлеющей армией без парадов и красот, из бравшей волю, эту вторую страсть людскую, цель столь прожорливую, что она поглощала все наши силы. Мы продались ей в рабство, заковали себя в кандалы во имя свободы, склонились служить ее святости всем добрым и злым в нас. Душа раба людского ужасна — он утратил мир, а мы отдали не только тело, но и душу всепокоряющей жажде победы. Своей волей мы лишились чувств, морали и ответственности и остались, как засохшие листья на ветру.

Порывы жестокости, извращений, похоти легко пробегали по поверхности, не тревожа наши глубины. Мы узнали муки, слишком острые, восторги слишком высокие для наших ограниченных натур. Тела были слишком грубыми, чтобы ощутить пределы наших печалей и радостей, поэтому мы отбросили их, как мусор, мы оставили наши тела позади, внизу, чтоб шагать вперед.

Наши руки были в крови, кровь была нам дозволена. Раны и смерть казались эфемерной болью, так коротка и тяжела была наша жизнь. Когда горечь жизни так велика, горечь наказания должна быть безжалостной.

Бедуин пустыни, рожденный и выросший в ней, принял всей душой ее наготу, слишком суровую для пришельцев, и оказался абсолютно свободен. Он утратил узы вещей, удобства, все излишнее и приобрел личную свободу, граничащую с голодом и смертью. Мир семитов не знает полутонов. Они — люди основных цветов, скорее — черного и белого, видящие лишь контуры мироздания.

Они презирают сомнения, этот терновый венец нашего века. Они не понимают наших метафизических мучений, нашего самокопания, они знают лишь правду и неправду, веру и неверие, без наших оттенков и полутонов. Далекие от болезненной тяги к смерти, они воспринимают дар жизни как нечто непреложное, само собой подразумевающееся. Самоубийство для них невозможно, и смерть — не беда».

Об успехе партизанской войны Лоуренса мнения расходятся. Основным занятием повстанцев были налеты на турецкие поезда на Хиджазской железной дороге, соединявшей Медину с Дамаском. Денег он тратил на это немало. Современники описывают его, одетого в арабские одеяния, как шейха, на коне, с десятком тысяч золотых в переметных сумах. Реально повстанцам удалось взять порт Акабу на Красном море и дойти до Дамаска.

В Палестине Лоуренс активно поддерживал декларацию Бальфура и выступил за еврейскую колонизацию страны, полагая, что арабы согласятся с этим. За эту позицию преклонявшийся перед ним Редьярд Киплинг даже прозвал его "жидолюбом". В "Семи столпах мудрости" содержится следующее описание евреев Палестины в 1918 году:

«В долине Иордана традиционные ученые мужи Израиля создали себе образ жизни, подобающий этой стране, а новоприбывшие, взявшие себе Германию за образец, завели странные обычаи и странные посевы и европейские дома на земле Палестины, слишком немощной и бедной, чтоб воздать им за их усилия. Но все же земля их терпела. Галилея не показывала той глубокой неприязни к еврейским колонистам, которой отвратительно отличалась соседняя Иудея. В Иудее жили немецкие евреи, говорившие по-немецки или на идиш, не выносившие контактов с чужими. Некоторые из них крестьянствовали, большинство были лавочниками, самая чужеродная часть населения страны.

А вокруг зыркали их враги, мрачные и угрюмые палестинские крестьяне, дурнее феллахов северной Сирии, жадные, как египтяне, и духовно несостоятельные».

Эту странную, про-еврейскую и анти-палестинскую позицию выдающегося арабиста объясняют тем, что он любил кочевых арабов-бедуинов и терпеть не мог оседлых сирийцев (которых в те времена арабами не считали). Палестинские крестьяне и ливанские купцы представлялись ему главными врагами бедуинов, и он думал, что евреи заступятся за них.

Я слышал от израильского писателя Биньямина Таммуза, что роман даже посвящен палестинской еврейке Саре Аронсон, героине подпольной группы "Нили", шпионившей в пользу англичан и покончившей с собой в момент ареста турками. Но обычно считают, что С.А., которой (или которому) посвящен роман, — это Шариф Али, соратник Лоуренса.

Отношения между Али и Лоуренсом были непростыми, некоторые биографы считают, что они были любовниками. По мнению Десмонда Стюарта, Али и Лоуренс отдавались садо-мазохистским радостям. Они бичевали друг друга плетями во искупление вины — им не удалось перерезать линии врага. И в послевоенные годы Лоуренс просил солдат избивать его плетью, что, впрочем, можно понимать не как сексуальное извращение, но как способ умерщвления плоти.

Женщин он боялся и не любил: "Секс — это невыносимое унижение для женщины, но вообще секс не стоит столько шума. Я почти не встречал людей, которым секс был бы не до лампочки. Мне нравятся некоторые женщины, но женский пол я не люблю — женские обнаженные тела так невыразительны...". Но молодые люди казались ему привлекательными и однополая любовь представлялась относительно чистой:

«Крашеное мясо публичных женщин не подходило человеку со здоровыми чувствами, и в ужасе от этой грязной торговли наши юнцы безразлично утоляли немногие страсти своими чистыми телами, что казалось бесполым и даже чистейшим".

Все же в послевоенные годы у него точно не было ни любовников, ни любовниц, идея плотской любви его не интересовала и даже отталкивала. Самый эротический момент "Семи столпов мудрости" относится многими критиками к области мазохистских мечтаний — это сцена избиения в Дераа.

После того, как я попал в плен... в потемках трое солдат пришли за мной. Они вывели меня, держа за руки. Я проклял свою малость, не давшую мне сбежать. Мы подошли к двухэтажному дому, меня провели на второй этаж, в комнату турецкого бея, возможно, в его опочивальню.

Бей был тучным и дородным, он сидел на кровати в халате, покрытый потом и трясся, как в лихорадке. Прерывающимся голосом он приказал мне сесть перед ним, а затем схватил меня в свои объятия. Я отбивался, а он уговаривал меня, приговаривая, что я бел и свеж, с нежными руками и ногами, что он освободит меня от учений и маневров, сделает своим ординарцем, даже будет платить мне зарплату, если я его полюблю. (Когда Лоуренс отказался, бей приказал избить его).

Они (солдаты) растянули меня на скамейке, двое прижали мои ноги, двое выкрутили руки. Сержант вернулся с черкесским бичом, длинной полосой мятой черной кожи, толщиной с большой палец у посеребренной рукояти и с тонким, как карандаш, наконечником. Бич просвистел над моим ухом, и сержант сказал, что после десятого удара я буду умолять о пощаде, а после двадцатого — о ласках бея. Затем он стал рьяно полосовать меня поперек тела изо всех сил. Я сжал зубы, чтоб выдержать это испытание.

Где-то тикал дешевый будильник, и меня расстраивало, что меня бьют не в такт ему. Когда побои прекращались, солдаты развлекались со мной самым невыразимым образом. Затем побои продолжались. Наконец я был совершенно сломлен. Я лежал на спине, на грязном полу, задыхаясь в ошеломлении, и все же абсолютно покойный и довольный. Сержант пнул меня кованым сапогом, и я бессмысленно улыбнулся ему: восхитительное тепло, наверно, сексуального свойства, растеклось по моему телу...

Этой ночью в Дераа безвозвратно пала цитадель моей целостности".

Но, как мы уже замечали, многиесчитают этот эпизод не основанным на подлинном событии. Английский писатель и специалист по разведке Филлип Найтли рассказывал мне, что он нашел бея Дераа, и читал его дневник. Найтли убежден, что Лоуренс не попадал в плен, и что эпизод в Дераа был куда длиннее и подробнее в рукописи книги.

После недолгой гражданской жизни Лоуренс вернулся в армию простым солдатом, как другие уходят в монастырь. Одно время он служил в Индии, но затем сам факт пребывания знаменитого экс-разведчика вблизи советской Средней Азии показался Сталину подозрительным. В России пошли слухи, что Лоуренс стоит за восстанием басмачей, этих душманов двадцатых годов. Тогда начальство, от греха подальше, перевело его в Англию.

Ему не хватало остроты ощущений. Армия, видимо, хотя и соответствовала одной стороне его души, но не могла дать полное удовлетворение. Впрочем, он оставался в строю до конца, наступившего в 1935 году, когда его мотоцикл врубился на полном ходу в грузовик. Он умер, как и жил, как пристало солдату и поэту, — со скоростью ста миль в час.

Кроме "Семи столпов мудрости" он оставил еще два произведения: "Чеканка", об армейской службе, и перевод "Одиссеи" Гомера. (1932 год).

С идеей "Одиссеи" он тешился немало. Десмонд Стюарт видит и в "Семи столпах мудрости" Одиссею — только наоборот: вместо моря — пустыня, вместо Итаки со ждущей Пенелопой — пустой Дамаск, в котором нет благородного Али.

В "Одиссее" Лоуренс видел и любил жестокость, брутальность, он ценил культ силы и считал убийство родом занятий, как и Гомер. Поэтому и перевод его — двадцать восьмой по счету перевод "Одиссеи" на английский — отличается прямотой и жестокостью.

 Русская страница Исраэля Шамира