Прекрасно лететь в небе на
парашюте, и видеть
открывающийся под тобой мир. Я
был не прочь повоевать – после
войны Судного дня меня понесло
на войну в Индокитае, а затем на
войну в джунглях Восточного
Конго.
Но
современная война меня не
устраивает – от нее страдают
невинные, гражданские лица.
Когда-то рыцари сражались с
рыцарями. Сейчас лучшие солдаты
– выжигают села напалмом или
палят из безопасности боевых
вертолетов по городам. Я
никогда не стрелял в
безоружного, никогда не охранял
тюрьму, не ударил ребенка.
Я люблю
общество молодых людей. Самый
замечательный, хоть и трудный
возраст – с 14 до 19, когда споры
стяжательства еще не проникли в
душу. Только в этом возрасте
человек целостен, трусость не
просачивается, компромиссы
неведомы, интерес к миру
неисчерпаем. Пусть говорят
ерунду – их сердца на верном
месте.
Я
встретил свою Алису, когда ей
было шестнадцать, сверстница
моих сыновей. Она была моим
дивидендом при распаде
Советского Союза, и ее рваные на
коленках джинсы возвратили мне
молодость. С тех пор я отказался
от своего возраста и поколения,
и как Карлсон, считаю себя “мужчиной
в самом цвете лет”. С тех пор
она повзрослела, стала
магистром искусств, а меня,
наоборот, тянет еще больше в
юношеские шалости. Мне и сейчас
хочется быть с самыми молодыми,
чтобы учиться у них жизни и
помочь им избежать ловушек.
Неслучайно один из моих любимых
героев, пророк Мухаммад, стал
тем, кем он стал, только после
женитьбы на Айше, которой было
девять лет.
Мой
хороший друг – иерусалимский
юноша-поэт и хулиган Алеша Мух.
Вместе с “детьми цветов”
шестидесятых годов я говорю –
не доверяйте никому старше 30. А
как же ты, они говорят мне. У
меня нет возраста, отвечаю я. Я
могу сидеть с ними на траве в
парке, после рок-концерта,
передавать косяк и говорить о
Кастанеде.
Я люблю
своих сыновей – старший учится
в Нанкине таоистской философии,
младший – в Стокгольме
социологии. У меня есть с ними
общий язык, и за это я навсегда
обязан их матери, маленькой
шведке.
Я не
люблю Америку. Я не люблю ее
политику, армию, то, что она
называет искусством. Я считаю,
что влияние Америки –
подлинная чума ХХ века. Она
выросла на крови убитых
индейцев и отравлена рабским
потом негров. Душу ей
сварганили в лабораториях ЦРУ.
Но я друг ее изгоям. Мой любимый
американский режиссер – Джим
Джармуш, и еще Джон Уотерс.
Я люблю
Россию, старую Владимирско-Суздальскую
Русь, и моих русских друзей по
газете “Завтра” и по журналу “Наш
Современник”. Я горжусь тем,
что в Союз Писателей СССР меня
рекомендовали мои друзья
Куняев и Лев Аннинский.
Я давно
живу в Яффе на берегу моря, и
люблю ее пестрое население.
Люблю купаться утром и вечером.
Люблю и старый Иерусалим, где
меня знают все торговцы и
разносчики, и кричат мне “Ахалан,
Шамир”. Мое любимое место в
Иерусалиме – двор мечети Харам
аш-Шариф, где всегда дует
благодатный ветер. Рано утром,
ни свет ни заря, люблю стоять в
храме св. равноап. Марии
Магдалины и слышать молитву
монахинь. А по еврейским
праздникам я еду в
импровизированную синагогу в
Катамоне, где все хором поют “Леха
доди”, и это всегда возвращает
мир моей душе.
Я по-прежнему
люблю революцию. Ненавижу
буржуйство, больше всего –
самодовольное буржуйство. Или
аристократ – или крестьянин, на
худой конец – люмпен.
Я обожаю
праздники, и могу проехать
тысячу километров, чтобы
попасть на праздник. Среди
самых лучших – Семана Санта в
Севилье, Благодатный Огонь в
Храме Воскресения в Иерусалиме,
Полнолуние августа в храме Мие,
цветение сакуры на горе Иошино,
майские танцы в Швеции.
Я люблю
женщин, пока они не
обуржуазились. Не люблю –
Маргарет Татчер и Голду Меир,
этих символов буржуазности.
Люблю панкисток и
путешественниц, которые ходят
по горам и не боятся поездов
Индии.
Но
главный роман мой жизни – это
роман моей Души и Бога.
Можно
многое менять, и в первую
очередь – взгляды. Они должны
меняться, иначе мы мертвы. Но
главные установки не меняются.
Моя главная установка – вера в
равенство людей, вера в свободу,
ненависть к любым запретам. Я
отказываю государству в праве
запрещать что бы то ни было – от
наркотиков до привязных ремней
в машине. Я не хочу, чтобы мне
что-то запрещали, и не хочу
ничего запрещать другим.