Выдающегося
еврейского писателя Шмуэля Иосефа Агнона
сравнили в час присуждения ему нобелевских
лавров с Сервантесом. Но если уж нужны
кастильские, а не только кастальские
сравнения, то следовало бы уподобить Агнона
Колумбу, ибо и писатель открыл перед нами
неведомый дотоле мир – внутренний мир
еврейского народа. Казалось бы, что тут
загадочного? Евреи известны русскому
читателю, как никто - они и сами перед
глазами и Библия - святая книга евреев - под
рукой. Но это ощущение обманчиво. Евреи
воспринимаются и воспринимались
христианским миром вне всякой связи с их
собственными духовными устремлениями,
занятиями, чаяниями и идеалами. Когда
украинец таскал еврея за пейсы, он видел
перед собой грязного шинкаря или просто
бездельника, обладатель же пейсов
воспринимал себя как преемника древней
традиции и проводил все свое свободное
время в изучении древних законов и уложений
Израиля. Духовный контакт - в отличие от
делового - между сынами Израиля (как именуют
себя евреи) и сынами Эдома (так евреи
называют европейцев) был утрачен около двух
тысяч лет назад. В те времена результат
предшествующих духовных усилий Израиля
стал известен миру - сначала через
посредство Септуагинты (греческого
перевода Библии), а затем - через
христианство, дочернюю религию по
отношению к библейскому иудаизму и
сестринскую по отношению к иудаизму
современному. Но духовные поиски евреев
после окончательного раскола между
христианством и иудейством по сей день
почти совершенно неизвестны западному миру.
Поэтому можно сказать, что евреи - один из
самых загадочных народов мира; хоть они и
часто появлялись в русской и мировой
литературах, увиденные извне.
Пользуясь
кинематографическим термином до Агнона мы
не видели положения «с обратной точки». Наш
век богат на открытия «обратных точек» -
наши отцы читали повесть Арсеньева «Дерсу
Узала» и видели азиата Дерсу глазами
русского Арсеньева. Японец Куросава узнал в
Дерсу своего родича и увидел весь мир
Приморья и самого Арсеньева раскосыми
глазами гольда. Таким образом, в его фильме
мы увидели ТУ же ситуацию с «обратной точки».
Другой
пример повествования «с обратной точки» -
это «Слово О полку Игореве» с точки зрения
половцев, как его переписал потомок
половцев Олжас Сулейменов. (С «Аз и Я»
Сулейменова настоящий путеводитель
сближает и заведомое дилетантство
комментатора.)
В
повествовании с еврейской «обратной точки
у Агнона читателя поразит, насколько по-иному
та же реальность «шинка, синагоги и евреев в
лапсердаках. воспринималась изнутри и как
мало замечали евреи, со своей стороны, своих
иноверческих соседей, если те не затевали
погрома.
Но,
скажет читатель, и до Агнона было немало
еврейских писателей, описывавших быт
еврейства изнутри. Дело в том, что известные
русскому и западному читателю первые
современные еврейские писатели учились
ремеслу светской литературы (невиданному
раньше у занимавшегося лишь Библией
еврейства) у окрестных народов и
имитировали приемы иноязычных литератур,
как Шолом Алейхем или Исаак Башевис-Зингер,
или входили в иноязычные литературы, как
Бабель или Беллоу. Агнон был первым,
избравшим другой путь. Он создал светскую ,литературу
современницу и сестру религиозной
еврейской словесности, как бы перекинув
мост на сотни лет назад и дописав иногда
единой фразой, - что написали бы евреи -
современники Сервантеса, Данте или Пушкина,
если бы они писали светскую прозу. По своей
роли в современной ивритекой литературе
Агнон больше всего похож на Пушкина - он как
бы привел свою литературу на высший
современный уровень после долгого-долгого
отставания. С Пушкиным Агнона роднит и то,
что оба гораздо более важны для своих
литератур, чем для мировой литературы в
целом - недаром и Пушкин мало и плохо
переводился на иные языки и так нигде и не
привился, знающие его по переводам
иностранцы даже не понимают, чем так
восхищаются русские.
Шмуэль
Иосеф Агнон (настоящая фамилия - Чачкес)
родился в 1888 году. Он принадлежал к очень
деятельному, («пассионарному», как сказал
бы Л.Н. Гумилев) поколению, принявшему
большое участие в революции в России, в
создании еврейского поселения в Палестине
и в Америке. Он родился и вырос в Галиции, в
той части Восточной Польши (или Западной
Украины), что тогда входила в состав Австро-Венгрии,
а сейчас относится к Украине, в городке
Бучаче ныне Тернопольской области, который
в его произведениях обычно называется
Шебуш. Евреи Галиции ориентировались на
немецкую культуру, а не на народную
украинскую культуру окрестных сел и Агнон
не был исключением. Он свободно знал
немецкий - его родным языком был близкий к
немецкому еврейский народный язык идиш - и
подолгу жил в Германии. Его отец был хасидом
Чертковского цадика, торговцем мехами и
человеком образованным. Агнон получил
домашнее образование и в возрасте 8 лет
начал писать – сначала на идише, а потом и
на иврите, основном языке своего творчества.
Он рано начал печататься - до 70 произведений
в прозе и поэзии были им опубликованы в
возрасте до 19 лет.
Галиция
и галицийское еврейство остались одной из
основных тем его творчества. Заметим, что в
те времена к евреям вообще относились с
долей презрения, а сами евреи России и
Польши относились с презрением к евреям
Галиции, считая брак с ними невозможным
мезальянсом. Но Агнон находил красоту и
прелесть в традиционной жизни галицийских
евреев, в то же время не сбиваясь на
апологетику.
В
1907 году он уехал в Палестину, где пришелся
не ко двору: русские евреи, большинство «новых
иммигрантов в те дни (как и сейчас)
презирали его и за галицийское
происхождение, и за «буржуазность» - он не
взял кирку и лопату как они, а преподавал и
подрабатывал литературными публикациями.
Он жил поочередно в Яффе среди энергичных
новых иммигрантов-сионистов и в Иерусалиме,
меж религиозных евреев, отрицавших сионизм.
Эту пору он впоследствии опишет в романе «Совсем
недавно». В 1908 году он опубликовал свой
первый написанный в Палестине рассказ «Соломенные
вдовы», на иврите «Aryнoт», и подписал его
сходно звучащим псевдонимом «Агнон».
Первая книга его вышла в свет в 1912 году, а в
1913 году молодой писатель уже уехал в
Германию, куда его тянуло с детства. В
Германии он познакомился с Шокеном, крупным
еврейским бизнесменом, издателем и
филантропом. Шокен поддерживал его
материально до конца дней писателя.
Помогали ему и другие издатели, и в целом в
эти тяжелые годы инфляции и безработицы
Агнон жил безбедно. В Германии вышли в свет
три сборника его рассказов. Готовился к
публикации роман, но вспыхнувший в его доме
пожар уничтожил все рукописи и коллекцию
ценных книг. Агнон воспринял это как
признак божественного недовольства его
затянувшимся пребыванием вне Святой Земли
и в 1924 году вернулся в Иерусалим.
В
1937 году вышел в свет его роман «Сретенье
невесты», крупнейшее достижение литературы
на иврите XX
века. (Несколько глав из романа помещены в
этом издании.) Сборники его рассказов
выходили регулярно, а одновременно с ними –
и антологии еврейских народных преданий и
набожных сказаний. В1939 году появился его
роман «Гость на одну ночь», повествующий о
его коротком визите в родной Бучач в 1930 году.
В 1966 году он получил Нобелевскую премию, а в
1970 скончался в своем доме в Иерусалиме.
В
Нобелевской речи Агнон говорит о себе
ключевыми для его творчества словами: «Вследствие
исторической катастрофы, из-за того, что Тит,
государь Римский, разрушил Иерусалим и
изгнал народ Израиля из своей страны,
родился я в одном из городов Изгнания. Но во
все времена мнил я, будто родился в
Иерусалиме». И действительно, он трудился
всю жизнь, дабы устранить последствия этой
исторической катастрофы.
Для
выполнения этой сверхзадачи он пробудил к
жизни дремлющую в народе энергию мифа. Язык
мифа легче понятен нам, чем нашим
предпочитавшим реализм отцам. В
шотландской церкви св. Андрея напротив горы
Сион в Иерусалиме погребено сердце
шотландского короля Роберта Брюса, гласит
традиция. Как попало туда сердце короля?
Брюс завещал похоронить свое сердце в
Святой Земле, но на корабль, везший его
останки из Шотландии к берегам Палестины,
напали пираты. Корабль уже тонул, когда
капитан вынул сердце Брюса из ларчика,
размахнулся и бросил его в сторону Святой
Земли. В то же утро сердце шотландского
короля оказалось в Иерусалиме. Этот
христианский миф похож на многие еврейские
мифы, и там, где наши отцы увидели бы либо
акт веры, либо сказочку, мы видим прямое,
неопосредованное отношение к Святой Земле,
подобное тому, что показано в рассказе
Агнона «Прах Земли Израиля». Труды
современных культурологов и фольклористов
все чаще напоминают классические еврейские
экзегезы - комментарии и пояснения к
древнему мифологическому материалу. Каин
убил своего брата Авеля. Господь заклеймил
ему лоб Каиновой печатью, чтоб его узнавали
и не трогали. Вульгарные антирелигиозные
авторы прошлого посмеивались: зачем нужна
эта печать, ведь людей на земле, по словам
Библии, тогда не было, кроме самого Каина и
его родителей Адама и Евы. Современный
фольклорист Гастнер, ученик Фрэзера («Золотая
ветвь»», разъясняет: печать, по логике мифа,
должна была защитить Канна от духа
убиенного Авеля. Перед нами - древний ритуал
защиты от духов. Эта готовность разобраться,
а не отмахнуться от логики мифа сближает
нас с древними. Прогуливаясь по страту у
врат Тивериады, составитель Путеводителя и
гaлилейский житель Анри Волохонский
обсуждали однажды причину падения стен
Иерихона. Воины Иисуса Навина обошли
Иерихон, трубя в трубы, и рухнули стены
Иерихона. Сколько шуток придумали на эту
тему вульгарные антиклерикалы, сколько
историй про резонанс навыдумывали
апологеты. Анри же Волохонский предложил
блестящее фольклористское объяснение:
Иерихон, как и прочие ханаанские города, был
построен на костях человеческих жертв -
чтоб стоял навеки. Намек на это содержится в
книге Иисуса Навина (6:25): «На первенце своем»,
хоть в современном чтении речь идет только
о проклятии на будущее, за ним, несомненно,
кроется и воспоминание о прошлом Иерихона.
Иисус Навин трубил в трубы, чтобы
эти мертвецы подумали, что настал день
Восстания мертвых, - и встали. Когда встали
мертвецы, рухнули стены города. Иными
словами, обычай человеческих
жертвоприношений был противен сынам
Израиля, и миф показывает это отношение:
человеческие жертвоприношения Ханаана -
одна из причин гибели его городов, одна из
причин того, почему хананеяне лишились
Земли Ханаанской, а сыны Израиля получили
ее в наследие, или как сказано вкниге
Второзакония (9:5): «Не за праведность твою Thl
наследуешьземлю сию, но за нечестие народов
сих Господь изгоняет их».
Из
всех Форм проявпения религиозного чувства
миф ближе всего к искусству, поэтому Агнон
обратился именно к мифологическому
выражению единобожия евреев для
создания новой еврейской литературы.
ЯЗЫК
АГНОНА И БИБЛИЯ
При
переводе Агнона на русский многие из его
оборотов будут немедленно узнаны
интеллигентным читателем: это цитаты из
Библии, известные и христианам.
Действительно, современная еврейская и
христианская культуры выросли из одного
дерева, и эта общность истоков, общность
первичного мифа должны были бы, казалось,
помочь читателю понять подтекст Агнона.
Именно это иногда смущает израильских
ортодоксальных переводчиков с иврита на
русский: возникла целая концепция борьбы с
«охристианиванием» еврейского текста
вообще и в частности у Агнона. Так, по этой
концепции, описание героини Агнона, Техилы
из одноименного рассказа (проф. Флюссер
сравнил ее с Матреной из «Матренина двора»
А.Сопженицына), которое без украшений и
отсебятины можно было бы перевести так: «Праведница
была, мудра была, миловидна была и смиренна
была», следует переводить так: «Умная,
справедливая, скромная удивительно,
симпатичная необыкновенно», потому что
такие слова, как «праведница», «смиренна» и
т.д., носят «христианский» оттенок.
Существуют
и другие языковые проблемы в переводах
Агнона. Иногда у него попадается
стандартный разговорный язык, легко
переводимый на современный русский, иногда
- библейская лексика. Но обычно писатель
отворачивается от языка Библии, бывшего, к
слову, весьма модным у ивритских писателей
XIX века, и обращается к архаическому и
шершавому средневековому «языку мудрецов»,
языку религиозной средневековой
словесности, напоминающему язык «Жития
протопопа Аввакума» или тыняновской «Восковой
персоны». Он использует своеобразную
пунктуацию, как бы размывающую грань между
прямой речью, цитатой и авторским текстом (переводчик
попытался сохранить пунктуацию Агнона),
выбирает сухие, книжные архаические
выражения. Если перевести это на
стандартный русский - исчезнет своеобразие
агноновской прозы. Обычный довод в защиту
такого метода перевода, приводившийся,
например, при спорах советских
переводчиков Мольера и Шекспира, таков: «Ведь
своим современникам и Мольер, и Шекспир не
казались архаичными». Этот довод
неприменим в случае Агнона. Ибо главная
особенность Агнона состоит как раз в том,
что он архаичен для своих современников -
для нас, ибо Агнон - совершенно современный
писатель.
КОПИЯ
НЕСУЩЕСГВYIOЩЕГО ОРИГИНAJIA
Но
почему Агнон решил писать архаичную прозу?
Осторожный читатель заподозрит в этом
стилизацию, и напрасно - за стилизацию не
дают нобелевских лавров. Не умел писать по-иному?
Тоже неверно, Агнон был человеком
образованным и просвещенным, знатоком
современной литературы, он разбирался и во
французской поэзии, и в немецкой философии.
Почему этот писатель решил писать языком
старинных легенд? Дело в том, что Агнон был
собратом Пьера Менара - вымышленного
Борхесом автора «Дон Кихота».
Пьер
Менар - герой рассказа Хорхе Луиса Борхеса,
символист, поклонник Валери и Малларме, -
поставил перед собой задачу написать
заново. Дон Кихот, подобно тому как Шмуэль
Иосеф Агнон решил воссоздать средневековую
литературу на иврите. Как поступил Менар? «Он
не собирался написать нового «Дон Кихота» -
что было бы нетрудно, - но того самого .Дон
Кихота.. Нет нужды говорить, что Менар не
собирался механически переписать оригинал;
его достойным восхищения намерением было
создать несколько страниц, совпадающих
слово в слово с текстом Сервантеса», - пишет
Борхес. И брат Менара, Агнон, не собирался
стилизовать свои истории под отжившие
средневековые легенды или переписать
сохранившиеся, хоть он и посвятил немало
времени сбору, обработке и публикации
легенд из Талмуда, мидрашей и хасидских
сборников. Он хотел написать несколько
страниц, абсолютно идентичных со
средневековой легендой и абсолютно
оригинальных в то же время.
«Чтобы
добиться этого, Менар мог пойти по «простому»
пути, - пишет Борхес, - овладеть старинным
испанским, стать ревностным католиком,
забыть историю Европы с 1602 года по наши дни,
стать Мигелем Сервантесом и затем
естественно написать «Дон Кихота».. Агнон
мог бы забыть о Просвещении, Кафке и Ленине,
писать на языке средневековья, проводить
дни и ночи среди книжных червей того или
иного еврейского гетто, короче - стать
средневековым летописцем, преисполненным
Духа Божия и чуждым новомодным ухищрениям.
Тогда легенды и сказки сами потекли бы с его
пера.
Но
Менару и Агнону этот путь показался менее
трудным и менее интересным, а отказ от
знаний и широкого кругозора унизительным.
Оба взяли на себя «почти невозможный труд
воссоздания средневекового произведения,
которое было так легко написать в средние
века и так трудно - триста лет спустя», на
основе жизненного опыта человека XX
века.
Вот
что пишет Борхес об успехе своего героя (прошу
прощения за длинную цитату): ««Дон Кихот»
Менара, несмотря на свою фрагментарность,
гораздо тоньше сервантесовского. Хотя их
тексты совпадают до последней буквы, проза
Менара куда глубже и сложнее, ибо культура XX
века сложнее культуры XVII
века. Например, Дон Кихот в известном
рассуждении о словесности и оружии решает в
пользу последнего; для Сервантеса - бывшего
солдата - это очевидно, но почему на эту же
удочку ловится и Менар? По мнению критиков,
в этом сказывается влияние Ницше.
Откровению подобно сравнение «Дон Кихота»
Менара и Сервантеса. Так, Сервантес пишет: «История,
мать истины». В устах человека его времени -
это пустая риторическая похвала истории. «История
- мать истины», - пишет Менар. Казалось бы, те
же слова, но какая ошеломительная идея:
Менар - современник Уильяма Джеймса -
рассматривает историю не как исследование
реальности, а как ее источник. По словам
Менара, историческая правда - не то, что
случилось, а то, что нами решено, что
случилось».
Агнон
тоже неизмеримо глубже средневекового
сказителя. Если его герои избирают
следовать по пути веры, они близки в этом
героям Камю и Сартра. Подобно поступкам
героев экзистенциалистской литературы, их
важнейшие поступки совершаются вне рамок
каких-то обязательных идеалов, они готовы
на гибель не за «что-то», но во имя своей
собственной цельности. Герой «Сретенья
невесты» не боится камней мальчишек, потому
что он уже прочел дорожную молитву, - и это
написано человеком, знавшим, что тысячи
праведников вышли дымом сквозь трубы
крематориев Освенцима и Майданека, и вера
не защитила их, и чудес не произошло.
Поэтому он может себе позволить - и это не
смешит современного читателя - описывать
чудо над водами «В сердцевине морей» и еще
большее чудо в «Деяниях посланца».
Статика
Агнона - не средневековая застылость, но
точно рассчитанная неподвижность
современника Беккета. Беккет разработал
стратегию долгого, затянувшегося ожидания,
неподвижности, после которой любое
движение приходит, как гром. Агнон тоже
использует этот прием. Для этого - и повторы
и длинноты у Агнона. эти повторы
используются для гипнотизации читателя,
они становятся бесконечной молитвой «Наму
Амида Бутсу» буддизма Чистой Страны, чтобы
потом одним словом добиться озарения, «сатори».
Но
В одном Агнон «переборхесил» борхесовского
героя: он воссоздал - слово в слово -
несуществовавшего «Дон Кихота». У нас не
было средневековой литературы, частью
которой могли бы стать его «Сретенье
невесты», «В сердцевине морей» или
предлагаемые здесь рассказы. Агнон
реконструирует никогда не существовавший
храм никогда не исповеданной религии: ни
литературы такой не было, ни евреев таких не
было, а был огромный пробел от классической
до новой ивритской словесности, который
Агнон заполнил - и заполнил массой жанров.
Вот его огромный роман «Сретенье невесты»,
этот «Возвращенный рай» еврейской
литературы, где праведникам хорошо и при
жизни, роман, который Шведская Академия
сравнила, присуждая автору Нобелевскую
премию, с «Дон Кихотом» (конечно, Менара).
Вот повесть «В сердцевине морей», одно из
наиболее совершенных произведений,
средневековая легенда, в которой, как в
вогнутом зеркале, отражается весь мир
еврейства. Вот его рассказы - они могли бы
быть написаны гениальным средневековым
писателем, которого у нас почему-то не было,
но насколько они глубже и тоньше!
УСТРОЙСТВО
НАШИХ ГЛАЗ
Но
почему Агнону, не вымышленному, а
взаправдашнему писателю, удалось выполнить
такую искусственную задачу, как
воссоздание ненаписанной повести? В этом
ему помогло особое свойство еврейского
видения мира. В еврейских глазах мир плосок
и начисто лишен перспективы. Когда и где
происходят описываемые в его «средневековых»
рассказах события? Можно ответить на этот
вопрос, как можно установить географию и
хронологию у Фолкнера или Толкина;
агноновская Йокнапатофа или Средиземье -
это Галиция, время - примерно конец XVIII –
начало XIX века. Но отвечать на этот вопрос не
следует. Одного учителя дзэн буддизма
спросили: если во всем есть Будда, то есть ли
Будда у собаки? Он ответил: «Му» («ничто,
пустое место»), то есть на такой вопрос
нельзя дать ответа, сам вопрос неверен. Так
же и с вопросом о месте и времени у Агнона.
Агнон
интересен именно своей абсолютной
вневременностью. У Агнона нет описаний
былого, несхож он с Исааком Башевисом
Зингером, глядящим в прошлое. Для Агнона нет
различия между прошлым и настоящим, нет
перспективы, как нет ее, например, на
египетских барельефах. Еврейский народ
живет так долго, что любой угол перспективы,
как бы широк он ни был, привел бы к потере
целой эпохи. Чтобы избежать этого,
еврейская традиция отказывается от всякой
перспективы, и все события - от разрушения
Храма до вчерашнего погрома - существуют
для нее «одновременно». Этому помогает
технический прием «совпадения дат».
Сколько горестных событий у евреев - на
каждое не нагрустишься, поэтому традиция
объединяет их, заставляет выпадать на то же
число. В девятый день месяца ава, по
традиции, был разрушен Первый Храм,
разрушен Второй Храм, залито кровью
восстание Бар Кохвы, изгнаны евреи из
Испании и произошла «Хрустальная ночь» В 1938
году в Германии - начало «окончательного
решения» еврейской проблемы. Еще больше
этому эффекту «единовременности» помогает
особое свойство иврита - древнего
семитского языка. Даже по очень подробному
описанию события на иврите трудно
догадаться, идет ли речь о библейской
древности или о наших днях. Враги Израиля -
все те же «сыны Эдома», «сыны Исава», «агаряне»
- как в древности, так и в наши дни. Король
Франции и правитель Трансиордании
называются одинаково «Царь Эдомский».
Погибший от копья бедуина в XII веке Иегуда Галеви и убитый вчера
арабским террористом еврей «пали от злобы
агарян». «Да сотрется имя его», - говорится и
после имени Тита, разрушившего Храм, и после
имен Гитлера или Петлюры. В рассказе Агнона
«С приходом дня» невозможно понять ни по
началу («Когда разрушили вороги мой дом,
взял я маленькую дочь на руки и бежал с ней в
город»), ни по последующим страницам, когда
и где происходит действие: в Палестине при
муфтии Хусейни, или на Украине при Богдане
Хмельницком, или в еще более глубокой
древности.
Этой
неизвестностью выражается абсолютная
универсальность еврейской судьбы, то, что
она не зависит и не меняется со сменой места
и времени. Место и время случайны для
еврейской истории и литературы. Можно
сказать, что действие всех рассказов Агнона
происходит в одной стране - в Еврейской
стране, которая, из-за злодея Тита,
разрушившего Храм, простиралась пятнами и
полосами от России до Америки, в стране, где
не только никогда не заходило солнце, но
никогда не уходила и ночь, солнце Торы и
ночь Изгнания, как сказали бы герои Агнона.
И где именно в этой стране происходит
действие - в Польше, Алжире или в самой
Стране Израиля до прихода Мессии, -
совершенно неважно: после разрушения Храма
мы носим Изгнание на подошвах (это сказано
не для того, чтобы умалить достоинства
Земли Израиля, а для того, чтобы не умалить
тяжести нашего Изгнания). И время также не
важно, ибо наши часы остановились с
разрушением Храма. На вопрос о времени
действия можно ответить просто: Храм уже
был разрушен, а Мессия еще не пришел.
Для
понимания Агнона нужно многое объяснять.
Единственный выход - снабдить перевод
комментариями. Правда, комментарий,
раскрывает загадку, тем самым полагает
предел поискам читателя, но он же и
указывает возможное направление поиска.
Предлагаемые
комментарии основаны на тех же книгах, на
которых основывался и Агнон, - на Библии и
комментариях к ней: на Мишне и Талмуде, на
древних и средневековых сказаниях,
отраженных в легендах и в Каббале. Это не
комментарии ученого, не толкования
богослова, но пояснения читателя-дилетанта
другим читателям-дилетантам. Поэтому в них
могут найтись смешные ошибки и результаты
непонимания текста и незнания основ, но
переводчик - это всего лишь читатель, а не
идеальный сверхчитатель, и, как всякий
читатель, он не все понимает и не все
замечает. В результате русский читатель
сможет оценить Агнона, как средний - а не
идеальный - ивритский читатель.
При
составлении комментариев переводчик
избегал ссылок на источники, чтобы не
утяжелять книгу. Не все ли равно читателю,
на какой странице Талмуда сказано то или
другое? Да и Талмуд не первоисточник, а лишь
запись воспоминаний о первоисточнике.
Устная традиция Израиля насчитывает более
трех тысяч лет, уходя корнями в древние
царства Вавилона и Египта. Все записи этой
традиции гораздо более позднего
происхождения, в результате точность
ссылок на самом деле лишь вводит читателя в
заблуждение.
И
главное - переводчик не стремился охватить
весь свод еврейских знаний и традиций, но
лишь упомянул непосредственно связанные,
по его мнению, с текстом Агнона.
И.
Шамир.
|